Станислав. Боялся обыска.
Королева. Это были стихи?
Станислав. Да, сударыня.
Королева. Жаль.
Станислав. Если бы я их не сжег вчера, я бы их сжег сейчас.
Пауза.
Королева. Ну а после сожжения стихов, каков был предписанный вам план действий?
Станислав (встает). Сударыня!..
Королева. Мне казалось, что угрызения совести, церемонии, ханжество упразднены в наших отношениях.
Станислав (снова садится. Тихо). Я должен был убить королеву в Вольмаре.
Королева. Убивать надо быстро и на улице. Нужно быстро убить и дать толпе себя растерзать. Иначе драма потускнеет, а все, что тускло, ужасно выглядит. (Долгая пауза.) Газеты бы написали: «Королева пала жертвой зверского покушения». Эрцгерцогиня и граф Фён присутствовали бы при вашей казни и учредили бы траур. Прошли бы погребальные увеселения. Зазвонили бы во все колокола. Объявили бы регентство, как это предусмотрено ныне действующей конституцией. Принц-регент выпрыгнул бы, готовенький, из широкого рукава эрцгерцогини. Все, спектакль был бы кончен. Эрцгерцогиня, то есть я хочу сказать граф Фён, — правил бы государством. Такова политика.
Станислав. Мерзавцы!
Королева. Итак, вы должны были убить королеву в Вольмаре, и что же — вы выполнили полученный приказ в Кранце. Вы должны были убить королеву, Станислав. Дело сделано: вы ее убили.
Станислав. Убил, сударыня?
Королева. Допустила бы какая-нибудь королева, чтобы кто-то прыгнул к ней в окно и упал без чувств в ее спальне? Стала бы королева прятать того, кто лезет ночью в ее комнату? Допустила бы королева, чтобы ей не отвечали, когда она задает вопрос? Допустила бы королева, чтобы о ней говорили не в третьем лице, да еще оскорбляли? Если она это допускает, значит, она больше не королева. Повторяю вам, Станислав, в Кранце больше нет королевы: вы ее убили.
Станислав. Я понял вас, сударыня. Вы говорите, что между нами больше нет места для церемоний, а в то же время по-королевски церемонно возвышаете мое одиночество до вашего. Меня не обмануть.
Королева. Вы что думаете, я могла бы признать, что вам не удалось задуманное? Если бы я это признала, то давно бы приказала выставить вас за дверь.
Станислав. Я ничто. А королева остается королевой. Королевой, которую ревнует двор, потому что она им пренебрегает. Королевой, которую тысячи подданных почитают во мраке своей неизвестности. Королевой, скорбящей о своем короле.
Королева садится в кресло подле печи, лицом к зрителям. Почти ничего не видно, только отблеск очага играет на лицах. Библиотека погружается в сумерки. Станислав проходит за кресло королевы и становится у нее за спиной.
Королева. Вы убили королеву, Станислав, и это у вас получилось лучше, чем вы замышляли. Когда я была маленькой девочкой, меня мучили, готовили к трону. Это была школа, и я ее ненавидела. Король Фридрих явился так неожиданно. Я стала думать только о любви. Я должна была стать женщиной. Я должна была жить. Я не стала женщиной. Я не начала жить. Фридрих умер накануне этого чуда. Я заживо погребла себя в замках. Грозовой ночью вы вошли в мое окно и нарушили это дивное равновесие.
Долгая пауза.
Станислав. Как тихо после грозы. Ночь наступает в необычайном безмолвии. Ни колокольного звона вдали, ни блеяния овец.
Королева. Отсюда ничего не слышно, как будто мир не существует. Я не любила эту тишину. Теперь она мне нравится.
Станислав. Может быть, мне попросить принести канделябр?
Королева. Не надо. Мне ничего не нужно. Я хочу, чтобы сумерки остановились, чтобы Луна и Солнце остановили свой бег. Хочу, чтобы этот замок остановил мгновение и мы бы так навеки и остались, пораженные судьбой.
Пауза.
Станислав. Бывает, что множество нам не известных вещей приходят в равновесие, и страшно становится, как это может быть, как это все не рушится от малейшего дуновения ветра.
Королева. Помолчим немного? (Пауза.) Станислав, гордость — недобрая фея. Нельзя ее сюда пускать, нельзя ей дать коснуться этого мгновения своей волшебной палочкой и обратить его в камень.