Она ни на что не могла рассчитывать, даже на случай. Ибо есть жизни, в которых нет места случаю.
Предисловие
Мы знаем, как странно умер Людвиг II Баварский и сколько было всего написано в попытках разгадать тайну его смерти. Перечитывая некоторые из этих текстов, я подумал, что было бы интересно и своевременно затеять некую большую театральную игру, придумав историческое происшествие того же порядка и написав пьесу, проливающую свет на его тайну.
Чтение книг о смерти короля снова погрузило меня в атмосферу этой семьи, члены которой, неспособные создавать шедевры, сами стремились стать таковыми, даже если это оканчивалось для них, как и положено, всеми возможными бедами.
Мне нужно было придумать историю, место действия, главных и второстепенных героев, способных ввести публику в заблуждение и польстить ее пристрастию к узнаванию, которое она предпочитает познанию, ибо это требует меньших усилий.
Прекрасное исследование Реми де Гурмона в «Литературных портретах» подарило мне образ моей королевы. Она должна была быть до наивности гордой, грациозной, порывистой, смелой, элегантной и чуткой к зову судьбы, подобно императрице Елизавете Австрийской. Я даже взял целиком две или три фразы, которые ей приписывают.
Подлинное несчастье этих коронованных особ, чьи достоинства намного выше уготованной им роли, состоит в том, что они скорее идеи, чем живые существа. И зачастую они погибали, повстречавшись с другою идеей. И тогда я подумал, что выведу на сцену две идеи, столкну их друг с дружкой и поставлю в такие обстоятельства, в которых они принуждены будут материализоваться. Королева — анархистка по духу и царственный по духу анархист… Если преступление не совершается сразу, если они говорят между собой, если речь уже не идет об ударе ножом в спину у пристани на Женевском озере, наша королева не замедлит превратиться в женщину, а наш анархист — снова стать мужчиной. Каждый из них предает свое дело — для дела, что станет их общим. Они объединяются в созвездие или, скорее, во вспыхнувший на мгновение и тут же исчезнувший метеор.
Вот уже некоторое время меня волнует вопрос: чем вызван определенный упадок драмы, почему активный театр сдает свои позиции театру словесному и режиссерскому? По-моему виноват в этом кинематограф, потому что, с одной стороны, он приучил публику видеть героев в исполнении молодых актеров, а с другой — выработал у актеров привычку говорить тихо и как можно меньше двигаться. Это привело к тому, что поколебались самые основы театральной условности, исчезли «Священные чудовища», чьи ухватки, модуляции голоса, маски престарелых хищников, мощные грудные клетки, рукотворные легенды как раз и придавали искусству необходимый объем, когда актер возвышался над залом, отдаленный от публики подмостками и всепожирающими огнями рампы. Старики-Оресты и старухи-Гермионы, увы, вышли из моды, и, лишившись кариатид, рухнули с ними великие роли. Им на смену пришли, даже порой не отдавая себе в этом отчета, слова во имя слов и режиссура. Слова и режиссура приобрели такое значение, о котором ни Сара Бернар, ни де Макс, ни Режан, ни Муне-Сюлли, ни Люсьен Гитри даже и не догадывались. И это на тех самых подмостках, по которым ходили наши патриархи, где режиссура осуществлялась сама собой, а декорации никогда не заслоняли собою актера.
Поэтому я был в таком восторге от «Ричарда III» в театре «Олд Вик», где все, начиная от походки дам, кончая тем, как Лоуренс Оливье приволакивает ногу и откидывает назад волосы, — сплошные находки; где старые полотна похожи на старые полотна, костюмы — на старые костюмы, актеры — на старых добрых актеров, тогда как каждая деталь придумана для того, чтобы выявить гений комедианта, от начала до конца сохраняющего объемность роли, не упрощая при этом игры своих товарищей.
Появление комедианта-трагика — великое новшество театра наших дней. Укрупнив до предела черты комедии, но не становясь нелепым, он возвращает нам великолепные ужимки, которых нас лишил экран. Г-н Жан Маре дал тому первый пример в «Ужасных родителях», когда решил играть вопреки «вкусу», короче говоря, жить, кричать, плакать и двигаться так, как по его мнению это делали его знаменитые предшественники.
Другой пример подобных устремлений был дан в «Британнике», где он же стал незабываемым Нероном.
Без Эдвиж Фейер, достойной самых великих ролей, без Маре, доказавшего свою состоятельность, я никогда бы не решился возвести эту махину, столь изнурительную для нынешних актеров.