— Посмотри, — печально сказал он ей. — Комната. Хаос.
Она повернула голову: «Si. Caos»[59]. Она глубоко вздохнула.
Смирение? Отвращение? Если бы он отслюнил ей третью пятидесятидолларовую бумажку, опустилась бы она на колени так же легко, как опускается на молитву? Вот бы она молилась и одновременно сосала у него! Нередко случается в латиноамериканских странах.
— Это я устроил этот хаос, — сказал ей Шаббат, и когда он провел своим похожим на лопату большим пальцем по ее щекам в оспинах, она не возражала. — Да, я. Зачем? Я кое-что потерял. Я никак не мог найти кое-что. Comprende?
— Comprendo.
— Я потерял свой вставной глаз. Ojo artificial[60]. Вот этот, — он притянул ее ближе и показал на свой правый глаз. Теперь он почувствовал ее запах, сначала подмышек, потом всего остального. Что-то знакомое. Это тебе не лаванда. Баиа! — Это ведь не настоящий глаз. Это стеклянный.
— Vidrio?[61]
— Si! Si! Este ojo, ojo de vidrio[62]. Стеклянный глаз.
— Стекляниглас, — повторила она.
— Стекляниглас. Вот именно. Я его потерял. Вынул вчера перед сном, как обычно. Но так как я не у себя дома, a mi casa, я не положил его на обычное место. Ты меня понимаешь? Я здесь гость. Амиго Нормана Коэна. Aqui para el funeral de senor Gelman[63].
— No!
— Si.
— El senor Gelman está muerto?[64]
— Боюсь, что да.
— O-o-x!
— Да, да, конечно. Но именно поэтому я здесь оказался. Если бы он не умер, мы никогда бы с тобой не встретились. Ну так вот, я вынул свой стекляниглас перед сном, а когда проснулся, не смог вспомнить, куда положил его. Мне нужно было собираться на похороны. Но не могу же я идти на похороны без глаза? Ты меня понимаешь? Я старался найти его и перерыл все ящики, залез в письменный стол, в шкаф, — он лихорадочно тыкал пальцем во все предметы в комнате, она кивала и кивала, и ее рот больше не был сурово сжат, а наоборот, невинно распахнут. — Искал этот чертов глаз! Куда он делся? Везде искал, с ума сходил. Loco! Demente![65]
Она уже начала смеяться над сценкой, которую он так грубо для нее разыгрывал.
— No, — сказала она, неодобрительно похлопав его по бедру. — No loco[66].
— Si! И угадай, где он был, Роса? Угадай. Donde был ojo?
Ясное дело, она ждала чего-то смешного и качала головой:
— No sé[67].
Тут он соскочил с кровати, а она как раз, наоборот, села на кровать, и он стал жестами показывать ей, как перед сном выстрелил глазом из собственной головы, и, не найдя куда пристроить его, боясь, что кто-нибудь войдет, увидит его, например, на письменном столе Деборы и ужаснется (это он тоже изобразил, заставив ее рассмеяться дрожащим смехом девчонки, которой совсем заморочили голову), просто положил его в карман брюк. Потом он почистил зубы (он показал ей это руками и мимикой), вымыл лицо (и это показал), вернулся в спальню, разделся, и как дурак («Estupido! Estupido!»[68]) — он колотил себя по голове своими бедными кулаками, не обращая внимания на боль — повесил брюки на вешалку для брюк в шкаф Деборы. Он показал ей вешалку для брюк, на которой висела пара широких голубых шелковых брюк Деборы. Потом он показал ей, как перевернул свои брюки вверх ногами, чтобы повесить их в шкаф, и как ojo, конечно же, выпал у него из кармана и упал в одну из ее кроссовок. Ты слыхала что-нибудь подобное? В zapato[69] девочки! Мой глаз!
Она так смеялась! Обхватила свой живот руками, как будто боялась, что он лопнет. Если собираешься трахнуть ее, просто подойди к кровати и трахни ее сейчас, дружище. На кровати Деборы. Самую толстую женщину, какую ты когда-либо имел. Еще одна, последняя, огромная женщина, а потом можешь с чистой совестью повеситься. Жизнь тебе будет уже ни к чему.
— Вот, — сказал он, поднося ее руку к своему правому глазу. — Ты раньше когда-нибудь трогала стекляниглас? Потрогай, — сказал он. — Только осторожно, Роса. Потрогай. Больше, может, и случая не будет. Большинство мужчин стесняется своих физических недостатков. Но только не я. Я-то их люблю. Чувствуешь, что жив… Потрогай.
Она неуверенно пожала плечами:
— Si?
— Не бойся. Я привык. Потрогай осторожненько.
Она судорожно вдохнула, задержала дыхание и приложила толстенький маленький пальчик к веку его правого глаза.
— Стекло, — сказал он. — Стопроцентное стекло.
— Как настоящий, — сказала она, показав тем самым, что все не так жутко, как она боялась, и ей теперь уже не терпится пощупать еще раз. Как ни странно, она оказалась способная. И азартная. Они все азартные, если потратить на них время и подойти с умом — и если тебе не шестьдесят четыре. Девчонки! Все девчонки! Даже думать об этом восхитительно.
— Еще бы не как настоящий, — ответил он. — Потому что хороший. Самый лучший. Mucho dinero[70].