Есть у меня оно: державное наследство,
Все, чем пленяет власть, тебе я уступлю.
Отныне ты мой царь. Но, Антиох, молю:
Отдай царевну мне в отплату за державу.
Ты будешь властвовать спокойно и по праву,
И зависть никогда мне сердце не смутит,
И никогда твой сон не потревожит стыд.
Мы дружбу сохраним, своей довольны частью,
Я — Родогуною, ты — безраздельной властью.
Антиох.
Увы!
Селевк.
Но чем, скажи, раздел мой нехорош?
Антиох.
Свое желание разделом ты зовешь,
Мечтая, трон отдав, присвоить клад бесценный,
Клад, что дороже мне сокровищ всей вселенной.
Селевк.
Как! Родогуна?..
Антиох.
Да. Они все подтвердят.
Селевк.
Так ценишь ты ее?
Антиох.
Ты меньше ценишь, брат?
Селевк.
Сирийский трон отдам, чтобы назвать своею!
Антиох.
Все троны Азии за обладанье ею!
Селевк.
Ты любишь?..
Антиох.
Любим мы равно и ты и я.
Об этом боль души, об этом скорбь моя.
Я втайне уповал — мечтаешь ты о власти,
И сердцу твоему другие чужды страсти,
Но к трону холоден, к почету не ревнив,
Ты сделал выбор свой, меня опередив.
Несчастный Антиох!
Селевк.
О, как судьба сурова!
Антиох.
Я уничтожил бы соперника другого!
Селевк.
Как много нежности таится в слове «брат»!..
Всех уничтожил бы, но для меня ты — свят.
Антиох.
Мне братская приязнь сегодня горше казни.
Селевк.
Чему ж уступим мы? Любви или приязни?
Антиох.
Любви, Селевк, любви — она всего сильней,
А наша дружба — что ж, прольем слезу над ней.
Высокий дух легко пожертвует державой
И увенчается за это вечной славой,
Но кто, покорствуя, отдаст свою любовь,
Тот жалкий человек, в нем ледяная кровь.
Утратив гордый дух в безумном ослепленье,
Царевне оба мы наносим оскорбленье:
Посмели мы забыть, в огне любви горя,
Что стать она должна супругою царя.
Не знаю, кто из нас в порфиру облачится,
Но знаю: ей пристал высокий сан царицы,
А мы, безумные, в мечтах о ней одной,
Хотим, чтоб подданный ее назвал женой!
Так примем же венец. Равно великодушно
И властью пренебречь, и власть принять послушно,
Коль честолюбие лежит у ног любви.
Жестоким, горестным наш жребий назови,
Но с ним, с незыблемым, не будем спорить втуне,
Дабы достался трон прекрасной Родогуне.
Селевк.
Но так же важно, брат, чтоб в грозный этот день
И дружбу, как любовь, не омрачила тень.
Ты помнишь, почему пожрало Фивы пламя
И в Трое кровь текла багряными ручьями?{82}
Грозит сейчас и нам та самая беда,
Что знаменитые сгубила города,
Что стольких в Греции и в Азии скосила.
Какая в ревности неистовая сила!
Обоих трон влечет — заветная мечта,
Одна и та же нас пленяет красота:
В одном погибель Фив, в другой погибель Трои.
Царевной и венцом владеть не могут двое,
Неразделим, един владыка и супруг,
И право старшинства, пустейший этот звук,
На слове матери основанное право —
В нем сладость одному, другому в нем отрава.
Для обойденного такой раздел таит
Исток угрюмых дум, язвительных обид.
Захочет он восстать — и на кого? На брата.
Подумай, чем для нас грядущее чревато.
Так закалим сердца, чтобы враждебный рок
На рознь и ненависть обоих не обрек!
От взора женского наш взор да не ослепнет,
Наперекор судьбе пусть наша дружба крепнет,
Оглохнем к зависти, забудем боль утрат,
И братским счастием да будет счастлив брат:
Что было пагубой для древних Фив и Трои,
То нас объединит, надежность уз утроя.
Мы, верные любви, над ревностью смеясь,
Вовек не разорвем родства и дружбы связь,
И более того: со жребием не споря,
Усладу обретем в тлетворной чаше горя.