Антиох.
И хватит сил у нас на это?
Селевк.
Погоди:
Довольно и того, что сердце из груди
Исторгнуть я готов, чтобы оно молчало
И слово разума властительно звучало.
Антиох.
Я тем же чувством, брат, исполнен и согрет.
Хранить его всегда дадим себе обет,
Чтоб отвели удар от дружбы нашей боги
В суровые часы смятенья и тревоги.
Селевк.
Ты прав. Попросим их о том, чтобы вражда
Не проползла змеей меж нами никогда.
Антиох и Селевк уходят.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Лаоника, Тимаген.
Лаоника.
Великий будет царь у Сирии счастливой!
Тимаген.
Что диво для тебя, то для меня не диво.
Я знал, что выстоять у них достанет сил,
Их верность предвкушал и с ними скорбь делил.
Но свой рассказ, сестра, продолжи, сделай милость.
Лаоника.
Начну тогда с того, на чем остановилась.
Так вот, на Парфию напала наша рать.
Верх то противникам, то нам случалось брать,
Победа реяла над ними и над нами,
Касаясь их и нас могучими крылами,
Но после многих битв избрала вражий стан
И стал бы Антиох добычею парфян,
Когда б, израненный и на краю могилы,
Властитель не собрал слабеющие силы
И не убил себя бестрепетной рукой,
Позора избежав, погибнув как герой.
Еще один удар постиг царицу вскоре,
Еще мучительней и нестерпимей горе.
Не умер Никанор. Слух оказался лжив,
Что он погиб в плену; он здравствует, он жив
И, тяжко оскорблен замужеством царицы,
Задумав отомстить, сбирается жениться{83},
На узы брачные сменяет груз оков:
С ним сочетать сестру парфянский царь готов.
Царевна, что теперь любима сыновьями,
И в их родителе зажгла когда-то пламя!
Царицыным гонцам не внемлет Никанор,
Не хочет изменить суровый приговор,
И оправдания и просьбы отвергая:
Прощенья нет жене, когда мила другая.
Он жаждет уязвить царицу побольней,
Твердит, что новый брак он заключит при ней,
Что сам сорвет венец с ее главы постылой,
Дабы украсить им чело парфянки милой.
Подвигнула ли месть его на этот шаг?
Иль думал укрепить свой с Родогуной брак,
Чтобы сирийский трон по праву мог достаться
Тем детям, что у них когда-нибудь родятся?
Решась у сыновей отнять наследный трон,
Парфянку взяв с собой, он, гневом ослеплен,
Повел на Сирию враждебные отряды,
И те, ликуя, шли, добыче легкой рады.
Увидев между тем, что он неумолим,
Что надо жертвовать собою или им,
Царица отреклась навек от Никанора.
Он боле ей не муж, а на расправу скорый,
Неправый судия. В ней справедливый гнев
Пожаром запылал, любовь преодолев.
Засаду хитрую противнику устроя,
Она бестрепетно сражалась в гуще боя.
Под натиском таким враги бежали вспять.
Был Никанор убит. Что мне еще сказать?
Царица с ним сама, по слухам, рассчиталась.
И вот соперница в добычу ей досталась!
Не будь меня вблизи, поверь мне, Тимаген,
Невыносим бы стал для Родогуны плен.
Как было сладостно ее терзать царице
И воздавать за все вдвойне, втройне, сторицей!
Одно я слышала: «Унизь и не жалей».
Но только на словах я подчинялась ей.
Меж тем парфянский царь, пылая гневом ярым,
Обрушился на нас и, смятая ударом,
Бежала наша рать, и мы побеждены,
И мира у него просить принуждены.
Кичась победою и нашим униженьем,
Не стал бы царь внимать смиренным предложеньям,
Но опасался он за жизнь своей сестры.
Сегодня видишь ты развязку той игры.
Царица сыновьям отправила посланье:
Пусть возвращаются. У ней одно желанье —
Отдать наследнику венец и царский трон.
Светило повое взошло на небосклон:
Явилась ко двору царевна из темницы.
Парфянин поспешил меж тем в свои границы —
К ним подошли в те дни армянские войска{84}.
Он больше нам не враг, меж нами связь крепка,
Ждет Родогуну трон, но, к счастью иль к несчастью,
Царевичи равно к ней воспылали страстью.