(Уходит, опираясь на Лаонику.)
Оронт.
Антиох.
ИЗ РАЗБОРА ТРАГЕДИИ «РОДОГУНА»{85}
Тему этой трагедии я заимствовал у Аппиана Александрийского […]
Меня нередко спрашивали при дворе, какое из своих творений я более всего ценю; при этом я обнаружил у вопрошавших столь явную приверженность либо к «Цинне», либо к «Сиду», что не осмелился сознаться в сердечной своей склонности к этой трагедии, хотя назвал бы ее в первую голову, когда бы должное почтение к тем, кто держался другого мнения, не принуждало меня молчать. Быть может, пристрастие мое так же слепо, как расположение иных отцов к одному из своих детищ в ущерб другим; быть может, в него входит доля самолюбивого чувства, ибо «Родогуна» кажется мне в известной мере больше принадлежащей моему перу, нежели предыдущие мои сочинения, из-за необычайнейших происшествий, придуманных мною для нее и еще ни разу не виданных в театре; может быть, наконец, толика истинных достоинств оправдывает мою к ней приверженность. Каждый волен в своих вкусах, но смею утверждать, что в прочих моих трагедиях почти нет преимуществ перед этой: красота темы, новизна вымысла, сила стиха, легкость изложения, глубина мыслей, пыл страстей, нежность изображенных в ней любви и дружбы — все это слито в неразрывное целое, к тому же так разработанное, что впечатление возрастает от действия к действию. Второе лучше первого, третье сильнее второго, последнее превосходит все остальные. Единство характеров выдержано с начала до конца, длительность происходящего на сцене не превышает или почти не превышает длительности спектакля. День избран из самых примечательных, единство места соблюдено в той степени и с теми уступками законам театра, о которых я говорил в третьем своем «Рассуждении»{86}.
Разумеется, я не столь самонадеян, чтобы считать эту трагедию безупречной. Рассказ Лаоники из первого действия вызвал столько нареканий{87}, что не прислушаться хотя бы к иным из них было бы неразумно. Однако признать его полностью бесполезным я не могу. Бесспорно, многое из него повторяет во втором действии Клеопатра, сперва делая признание той же Лаонике, а потом излагая события сыновьям, дабы внушить им, что они всем обязаны ей, но оба эти явления были бы не совсем ясны без предваряющего рассказа, и вовсе непонятными остались бы и справедливые опасения Родогуны, о которых она говорит в конце первого действия, и тот открывающий действие второе монолог Клеопатры, где царица живописует самое себя.
Не отрицаю, рассказ откровенно и бесхитростно обращен к второстепенному лицу, но в оправдание свое сошлюсь на два примера из Теренция, уже упомянутые мною по этому поводу в первом моем «Рассуждении»{88}. Тимаген, слушающий Лаонику, только затем и введен, чтобы слушать, ибо весть о смерти Селевка в пятом действии мог бы принести не он, а кто-нибудь другой. Он слушает, но не потому, что действительно заинтересован в происходящем, а из чистого любопытства, хотя должен был бы все это уже знать, так как занимал довольно видное положение — положение наставника царских племянников при египетском дворе, куда, конечно, доходили достоверные вести о делах, творившихся в соседней Сирии. И совсем неправдоподобно то обстоятельство, что Тимаген, прожив некоторое время со своими воспитанниками-царевичами на родине, удосуживается лишь в этот торжественный день расспросить сестру о бурных событиях, о которых, по его словам, имеет самое смутное представление. Поллукс в «Медее» тоже лицо второстепенное и незаинтересованное, но он только что прибыл из Малой Азии в Коринф, отделенный от нее морем, поэтому и его неосведомленность и удивление при виде Язона не кажутся натяжкой. Тем не менее рассказ и там лишен занимательности, коль скоро в пьесе еще не произошло ничего такого, что поразило бы воображение зрителей или затронуло бы их чувства. Меж тем рассказ Куриация в «Горации» производит совсем другое впечатление, и вы легко поймете почему; рассказчик обращается к Камилле, не менее, чем он, заинтересованной в заключении мира, от которого зависит их брак. Ее интерес разделяет и публика, уже посвященная Сабиной и Камиллой и в их несчастные обстоятельства и в опасения за исход поединка, где в лице каждого из двух противников сочетается избранник одной и брат другой, она жаждет узнать, что же послужило причиной столь неожиданного мира.