В этот дом Геннадий Петрович переехал совсем недавно. И в первый же день, перетаскивая из машины вещи, он встретил на лестнице свою бывшую жену. Она его не узнала. Такая же тощая, строгая, без улыбки. В модных больших очках. Прошла мимо, не оглянулась. Геннадий Петрович навел справки, соседи сказали — одна, не замужем, важная птица, чуть ли не профессор, предпочитает мед и морковку, коллекционирует маленькие автомобильчики, бегает трусцой, увлекается настольным теннисом.
Пинг-понг! Геннадий Петрович растроганно вспомнил: именно эта игра сблизила их, сосватала — тогда, более десяти лет назад. В доме отдыха, в жарком июле, среди сосен… на открытой площадке, усыпанной хрустящими сосновыми иглами, недалеко от реки, на знобящем утреннем сквознячке… Чем она привлекла его в тот раз, чем соблазнила? Вероятно — горячим своим азартом…
…это было давно, это было вчера, это было — и не было ничего, кроме этой игры. А потом — несколько месяцев супружеской жизни, и все, и прощай, мой Светик, прощай, Геннадий, чао-какао. Не сошлись характерами. Так и запишем, сказал судья.
В подвале был оборудован красный уголок, там же стоял стол для пинг-понга.
Когда Геннадий Петрович спустился в подвал, Светлана Григорьевна играла с какой-то старушкой. Старушка — в джинсах и пестрой майке, Светлана Григорьевна — в шортах и розовой кофте. Загорелые длинные ноги, худая, нет — худощавая, сухопарая, поджарая. Короткая прическа. Прыг-скок. Пинг-понг. Старушка задыхалась, металась, проигрывала.
Геннадий Петрович тихонечко присел на скамейку, стал ждать.
Дамы играли, словно не замечая его.
А он — терпеливо ждал.
Наконец старушка выдохлась, проиграла, ушла.
— Теперь — со мной, пожалуйста, — вскочил Геннадий Петрович. — Хоть немножко!
— Что ж, давайте, — лениво согласилась она, не глядя. — Начнем?
И ударила ракеткой по шарику — и взглянула на партнера.
И узнала. Замерла в неудобной искривленной позе, полусогнувшись, замахнувшись ракеткой, и белый шарик замедлил свой быстрый полет — застыл над столом. Стоп-кадр.
— О, — сказала Светлана Григорьевна, выпрямляясь и бледнея. — Вот это сюрприз… Как вы здесь оказались, Геннадий Петрович?
— Я здесь живу, — произнес он робко, словно извиняясь, словно прося прощения за бестактность.
— Странно, — тихо сказала она, — А ведь я вас ни разу не видела.
— Я переехал недавно.
— Странно, — повторила она.
— Что ж вы не играете? — улыбнулся он. — Может, на подачу? Ну-ка, ну-ка. Давненько не брал я в руки ракетку!
— Знаем мы вас, как вы не умеете… — прошептала Светлана Григорьевна и вдруг нахмурилась, рассердилась: — Не хочу играть. Надоело!
— Ну, пожа-а-алуйста, — взмолился он. — Хоть пять минут.
«Пожалуйста, не уходи, — взмолился он, — я очень тебя прошу».
— И потом, шарик развитый, — проворчала она. — Видите — трещина?
— У меня есть запасной, — Геннадий Петрович быстро достал из кармана шарик. — Вот — видите?
«Ну, пожалуйста, — подумал он. — Хоть немножко — пожалуйста».
— Я устала.
— А мы понарошку, — неловко подмигнул он. — Мы не всерьез.
— Ну, ладно, — вздохнула она. — Сыграем. Как будем — на счет?
— Может, разомнемся?
— Что ж, разомнемся… Начали! Раз! Раз!
— Как поживаешь, Света? — спросил он, отбивая первые удары.
— Разве мы пили на брудершафт? — удивилась она.
— Пили когда-то.
— Это было сто лет назад.
— Десять.
— Вы будете играть или нет? — она остановилась, прижав шарик ракеткой к столу. — Играть так играть.
— Подавай, — кивнул он.
— На счет?
— Давай на счет, — согласился Геннадий Петрович.
— О’кей, — и она послала резкий, крученый, коварный.
— Один-ноль, — сказал он, начиная проигрывать. — А я ведь и правда с тех пор не играл. А когда-то…
— Может, хватит воспоминаний? — рассердилась она. — Или я ухожу.
— Нет, нет! — испугался он. — Играем дальше. Ваша подача.
Он опять перешел на «вы».
— Так… так!.. — бормотала она, пружинисто отпрыгивая то влево, то вправо. — Ну вот… теперь уже лучше!.. Так… молодец! Ага! Ах, черт!..
— Два-один, — сказал он, довольный, что выиграл хоть одно очко. — Ну вот, сухой счет мне уже не грозит.
— Поздравляю, — ехидно сказала она. — Подаю!
И он не успел даже заметить, как шарик ударился о край стола на его половине — и отскочил в сторону. А он — лишь рукой забавно дрыгнул. Непроизвольно. Как петрушка.
— Три-один, — сказала она.
— Давай подавай!