Он помнил, как мама отдавала в палатку на Сухаревской площади сшитые ею шелковые блузки. Было море всякого люда – «толкучка». Мама брала его на руки, пока они не оказывались в стороне от хаотического человеческого движения.
Были и другие, более поздние смутные воспоминания, когда ангина или какие-то другие хвори укладывали его в постель. Тогда ему мешала лампочка под потолком, в люстре, основная часть которой состояла из зеленых трубочек. Вокруг окружья трубочек сооружали кольцо из двух-трех слоев газет, и электрический свет переставал резать глаза. Было трудно дышать, все тело содрогалось от кашля, глаза снова начинал резать свет от укутанной газетами люстры. Наступал жар, и через полузабытье и полусон он больше ощущал, чем видел, склонившиеся над ним родные лица и ласково-убедительные слова «надо», доходившие до сознания сквозь защиту из «не хочу противных лекарств». Таковы воспоминания о детских болезнях городского мальчика.
А потом Алеша вырос из кроватки, огороженной сеткой. И купили диван. А затем принесли загородку, огораживающую его, а вдруг(!), от падения во сне с дивана. Сооружение получилось надежным, но достаточно громоздким. Куда его прятать днем, как маскировать в комнате в двадцать с половиной квадратных метров, чтобы не нарушить с таким трудом созданного уюта?
В баню Алеша ходил с мамой. Сначала надо было выстоять длинную очередь, затем найти место в предбаннике, где раздевались, а затем, взявшись за руки, отправляться в мыльную. Он помнил, как однажды из-за него возник какой-то шум. Этот шум как будто бы был не о нем, его не касался: он был занят своим целлулоидным лебедем, который так замечательно плавал в тазу. Мама кому-то объясняла: «Он маленький, еще малыш, просто высокого роста…» Но они говорили что-то свое, громко и раздраженно, и в следующий раз он пошел в баню с папой. Он не почувствовал никакой разницы между этими банями, разве только лишился удовольствия пускать лебедя в тазу, который мама брала с собой в баню. Мужчин вполне удовлетворяли шайки, но в них лебедю было тесно.
А еще в уголках памяти Алеши запечатлелся шум, как-то возникший в трамвае и, казалось, его не касающийся. Он был занят своим делом – шевеля губами, читал вывески магазинов, мимо которых, пронзительно звеня, катил трамвай. Одни были простые и понятные: «Хлеб», «Булочная», другие – сложные для чтения, и мальчик не понимал их смысла: «Продмаг», «Торгсин», «Ломбард». «Продмаг». Мама объяснила, что это сокращения двух слов, объединенных в одно. «Торгсин» и «Ломбард» он часто слышал дома, но все забывал спросить, что они означают. Теперь эти слова приобрели для него реальный смысл. Возле этих магазинов было много народа, у «Ломбарда» стояла очередь, а у обочины тротуара извозчики и даже автомобили-такси. Но что происходит в этих магазинах, ему объяснили позднее. Так вот, какой-то толстый и грубый дядя кричал на маму, что он контролер, а мальчик – заяц, безбилетный пассажир, и надо платить штраф. «Но за что же? Он еще маленький», – спокойно возражала мама. «Нет, большой – он выше планки», – продолжал настаивать контролер. Может быть, этот день запомнился еще потому, что прошел дождь, вероятно, первый весенний дождь. И он был одет в другое – более легкое пальто, чем обычно. На улице было много воды и много солнца, и вода стекала тонкими струйками по окнам трамвая и даже мешала ему читать название вывесок. И как-то по-особенному звонили трамваи, и ему было очень хорошо и весело. А что там происходило наверху, над его головой, между контролером и мамой, его не касалось. Мама была с ним и защищала его от любого неправильного течения жизни. Прошло много лет, но Алеша помнил эту отметку у внутренней стороны дверей первого вагона трамвая за спиной вагоновожатого.
Можно ли считать реминисценцией общение с животными, которых ему приносили домой? Он мог часами возиться, подкладывая морской свинке кусочек свежей капусты, травки или морковки, белым мышкам – кусочки сухариков и колотого сахара или подливая в блюдечко молоко для ежика. Было интересно наблюдать за мышками, как они быстро взлетали по вертикальной лестнице в свой домик, а затем тут же возвращались назад. Это уже не смутные воспоминания о пожаре за рекой.
В своих детских воспоминаниях он всегда чувствовал рядом маму – защитника от неожиданных поворотов плавно текущего раннего детства. Без мамы он был еще никто. Она спокойно гасила вдруг возникающие недоразумения. Без тех далеких событий раннего детства, реакций при взаимоотношениях со сверстниками трудно или даже невозможно понять, как или посредством чего формировались привычки или даже характер мальчика.