Однако время, начатое с первых ярких, еще не осознанных впечатлений младенца, пребывающего в состоянии пробуждения к жизни, вступало в период убыстрения своего бега.
Глава II. Лето
Лето для мальчишки начинается с последнего школьного звонка, весело дребезжащего: «Каникулы, каникулы!» Все можно забыть напрочь и наслаждаться жизнью. Можно до бесконечности рассматривать облака, наблюдая, как меняются их очертания, освещенность, окрашенность в зависимости от времени дня, и всегда этому восторгаться. Вслух, вслух восторгаться, кричать, если некому услышать. Не все понимают этот восторг – не замечают эту красоту. Их занимает полная забот и тревог жизнь – им не до облаков и Алешиных восторгов. Можно читать книгу одну за другой взахлеб, а некоторые любимые, известные от корки до корки, – перечитывать, начиная с любого места и наперед зная череду всех событий. Но это нисколечко не мешает возвращаться к ним снова и снова, смакуя отдельные места. А новые, еще непрочитанные книги! Они ожидают Алешу – герои и не герои, отправляющиеся в дальние страны. В эти каникулы Алешина мама подобрала ему книги, романтические герои которых жили в прошлом веке. Такие книги Алеша раньше не читал. И конечно, Аксакова «Бабочки», однотомник Брема и до дыр зачитанные «Три мушкетера».
Но это еще не все: надо готовить удочки, снасти, и эта работа проходит под руководством Алешиного папы: крючки на мелочь и на крупную рыбу, лески разного диаметра, поплавки донные и не донные, сачок для подсечки и, конечно, сачок для бабочек. Не забыть бы перочинный нож, увеличительное стекло, маленькое зеркало для наблюдения за всякой лесной мелюзгой, компас. Да мало ли, что еще надо, без чего летом просто невозможно!
Для Алешиного папы подготовка рыболовной снасти – некий ритуал, священнодействие, предвкушение огромного удовольствия наблюдать за поплавком над водной поверхностью, гладкой или слегка рябоватой, или даже лезть в воду отцеплять крючок от коряги. Думается, этот процесс в значительной мере заменял ему рыбалку. Он приезжал за семьей, чтобы отвезти на лето в тот маленький провинциальный городок, где работал на фабрике с утра до позднего вечера, а очень часто и в выходные дни. Тогда страна работала по пятидневкам: выходным был каждый шестой. Бывало, и Алеша ходил с папой ловить рыбу, хотя ему редко удавалось похвастаться хорошим уловом. Рыбачить на зорьке его еще не брали.
Итак, лето! Наступал интереснейший момент перемещения в лето из города. И это надо было обсудить всем сообща, голосованием, имея для возможных комбинаций два с половиной голоса. Алеше доставалась половинка голоса, и никакие призывы к справедливости не действовали. Все решалось абсолютным большинством голосов, все честно, хотя Алеша и подозревал, что за его спиной был сговор, где руководствовались целесообразностью и здравым смыслом. Он еще не дорос до их понимания в свои десять с половиной лет. Со стороны все выглядело вполне демократично. Понимая тонкую игру родителей, он и сам старался им подыгрывать, чтобы не создавать сложных ситуаций. Решение, которое можно было принять за пять минут, вырастало в игру. Поскольку все были свободны и никуда не спешили, то к этому занятию относились со всей серьезностью.
Вопрос стоял так: пароход или полуторка – первая советская грузовая машина, ласково называемая «газик». Алеша твердо стоял, конечно, за пароход – с двумя гребными колесами и капитанским мостиком, по которому не спеша переходил важный капитан с левого на правый борт и обратно в зависимости от обстановки, например, при швартовке или при встречном движении судна. Он видел в предыдущих поездках гребные колеса с раскачивающимися на них шлицами, знал, что такое «шпиль», «трап», «майна», «вира» и многие другие слова, начитавшись Бориса Житкова или Грина, да и мало ли какие книги он читал про путешествия. Наконец, с палубы по металлическим ступенькам с фигурными дырочками, по крутой лестнице с горящими на солнце медными перилами можно было подняться на самый верх, к капитану, если он, конечно, разрешит, и постоять возле него минут пять. Это верх счастья, если кто-то испытал его хотя бы раз в жизни! А вниз с главной палубы спускалась еще более крутая лестница, тоже с медными перилами, которая упиралась в двухстворчатую дверь машинного отделения, где находилась паровая машина. Но туда вход был запрещен. Кроме того, на пароходе была прогулочная палуба, по которой можно было побегать. И поменять такое путешествие на полуторку, все время ломающуюся в пути, – ни за что!