Сама по себе она меня ничуть не волновала. Но я с кровожадным вожделением ожидал того момента, когда на очередной книжной ярмарке появлюсь на стенде фирмы «Вайли и сыновья» и покажу мистеру Говарду А. Джонсу, подписавшему письмо о невозможности одному человеку... три свеженьких тома, изданных в Гейдельберге. Пару лет выставок не было. Когда же я, наконец, с затаенным в груди торжеством появился на стенде «Вайли» и спросил мистера Джонса, мне сообщили, что он уволен. «Как так, почему?» — почти возмутился я. «Ввиду его некомпетентности» — был равнодушный ответ!!
Диссидент из полутени
Полностью сочувствуя открытому движению диссидентов и правозащитников, я не принимал в нем непосредственного участия. Не видел реальной пользы. Машинописные листки «самиздата» циркулировали в узких кругах московской и ленинградской интеллигенции. Протестные письма оседали в архивах ЦК и КГБ. Поэтому я полагал нецелесообразным демаскировать свое неприятие режима, лишаясь тем самым возможности вести терпеливую разъяснительную работу, подрывающую саму опору его существования. Вести ее в своем непосредственном окружении, начиная с семьи и друзей, кончая сотрудниками по работе или учащимися в школе. Такую неявную, незаметную для надзирающего ока КГБ оппозиционную деятельность я называл «диссидентством из полутени».
Типичным примером такой деятельности являлось руководство политкружком, которое было моей «партийной нагрузкой» в течение всего времени пребывания в ИМБ. Первые двадцать лет моими кружковцами были механики мастерской, сантехники, электрики и прочий рабочий люд. По мере сил и возможностей я их «развращал» (по выражению моего друга Сашуры), то есть приучал оценивать текущие политические события своим умом, а не по указанию свыше. Занятия наши проходили в свободной дискуссии на доступном для моих слушателей уровне. На их пассивность я пожаловаться не мог. В том, что касалось близкой и понятной внутренней ситуации, мы достигали немалых успехов — ребята мои «несли» наши порядки и властей предержащих, не стесняясь в выражениях. Типичный для рядового советского гражданина феномен «двойного сознания» нами преодолевался легко. Феномен этот состоит в том, что на поверхности лежит оболочка из общих казенных фраз, согласно которым у нас все прекрасно. И эти фразы повторяются вполне искренне, демонстрируя успешность официальной пропаганды. Но копни чуть глубже, и... так же искренне высказывается вполне трезвая оценка царящего повсюду «бардака» и очковтирательства.
К концу нашего многолетнего сотрудничества мои «работяги» выходили на довольно высокий уровень оценки событий и небытового характера. У нас был обычай заканчивать дискуссию на занятии голосованием резолюции по обсуждаемому вопросу. Вот пара примеров таких резолюций.
1. По поводу критики в печати и других СМИ неопубликованных произведений А. Солженицына и политических взглядов А. Сахарова.
Постановили: «Надо опубликовать все произведения Солженицына, а уже потом открыть в прессе и на телевидении их обсуждение. Предоставить как критикам, так и самому Солженицыну для защиты достаточное время на телеэкране.
Так же и Сахарову предоставить возможность в прессе, на радио и по телевидению изложить свои взгляды в ходе дискуссии с политобозревателями из ЦК КПСС. Потом в обоих случаях опросить достаточно большое число граждан или честно обработать их письма и опубликовать результаты. А требовать от людей осуждения того, что им неизвестно, значит не уважать собственный народ».
2. По поводу эмиграции евреев из СССР.
Постановили: «Предоставить всем евреям полгода на размышления. В течение этого срока не чинить никаких препятствий к выезду из Союза, немедленно оформлять все документы. После чего эмиграцию запретить! Но зато прекратить дискриминацию, снять все ограничения для евреев при поступлении в вузы, на любую работу, в том числе в «закрытые» предприятия. А также для избрания на любые, в том числе руководящие посты в партии, профсоюзах и Советах депутатов всех уровней».
Прошу заметить, что эти решения принимались в конце 70-х годов.
Куда труднее обстояло дело с вопросами внешнеполитическими. Здесь убежденность советского человека в том, что мы окружены «акулами империализма», ожидающими удобного момента, чтобы нас проглотить, поколебать нелегко.
Кстати, о еврейской эмиграции, раз уже этот вопрос затронут. Да и вообще, серьезного разговора о ней избежать нельзя. Слишком уж болезненным был этот вопрос. Довольно широкий размах еврейская эмиграция приобрела в период временной разрядки напряженности в отношениях с США после визита в Москву президента Никсона в 72-м году. Под давлением влиятельной еврейской общины конгресс США принял закон о беженцах — жертвах антисемитизма в СССР. Им предоставлялось бесплатное жилье, солидное денежное пособие и медицинская страховка.