Предположение, что мы можем никогда не увидеться, имело под собой некоторое основание. Дня за два до того впереди линии нашего рва, на берегу небольшой речушки, появились красноармейцы. Они начали рыть окопы и устраивать огневые точки. Стало ясно, что раз уж здесь начали готовить резервную линию обороны, значит немцы близко. Ров был почти готов, оставались только перешейки между участками соседних колонн, которые должны были срыть в последнюю очередь, так как по ним еще проходили к фронту наши автомашины. (Потом говорили, что по этим перешейкам прошли немецкие танки). Ожидалось, что скоро студентов вернут в Москву. Мы с Витькой решили просить командира воинской части, рывшей окопы, взять нас к себе. Оба хорошо знали винтовку и хорошо стреляли в тире...
...Когда я уже буквально падал от изнеможения, дорога вышла из леса на опушку и невдалеке на пригорке я увидел деревню. Колонна была еще там. Чтобы отдышаться, я уже не побежал, а пошел к деревне. Сначала быстро, потом все медленнее, страшась узнать, что Иринки нет среди студентов, хотя с самого начала был к этому готов... Она была там!
Самого момента нашей встречи я почему-то не могу вспомнить, но хорошо помню, что было потом. Колонна должна была отправиться через полчаса. Мы с Ирой вышли за деревню и пошли по дороге среди высокой, пыльно-желтой, сухо шелестящей пшеницы. Поле было большое, окаймленное лесом. Солнце палило, безоблачное небо было подернуто дымкой. Мы шли, взявшись за руки, и говорили, торопясь рассказать все, что с нами произошло за этот огромный месяц. Я расспрашивал о Москве, о бомбежках, о том, что у нее дома. Рассказывал о Витьке и ребятах. Вдруг Ира остановилась и показала в сторону леса:
— Смотри, видишь?
Я посмотрел. Далеко за лесом в небе почти неподвижно висели немецкие бомбардировщики. Я уже привык и издали узнал их контуры.
— Смотри, смотри! — настойчиво повторила Ира.
Я взглянул еще раз и увидел, как падают бомбы. Это и я видел в первый раз. Короткие темные черточки отделялись от фюзеляжей, медленно, как бы нехотя, поворачивались и, описав четкую дугу, падали где-то за лесом. Разрывов не было слышно. Этот безмолвный полет бомб и неподвижность самолетов — все было как во сне, как-то нереально, не взаправду и, вместе с тем, было абсолютной правдой. Там, за лесом, рвались бомбы, погибали люди, стонали раненые. А здесь была тишина, припекало солнце, и легкий ветерок обдувал наши лица.
Бомбежка окончилась, мы очнулись. Я подумал, что, может быть, сам скоро окажусь под бомбами. Страха не было, но говорить больше не хотелось. Хотелось прижаться лицом к Иркиному лицу, найти губами ее губы и так стоять, ни о чем не думая. Я потянулся к ней, обнял. Но она мягко отстранилась, посмотрела мне в глаза своими потемневшими глазами и тихо сказала: «Нет, Лева, сейчас нельзя — война, гибнут люди». И я вдруг понял, что действительно нельзя, хотя не смог бы объяснить, почему...
Мы вернулись в деревню, где уже строилась походная колонна...
Дня через три ров на нашем участке был закончен, но нас перевели в другое место, где работа задержалась. Там мы провели только три дня. Ночью нас подняли по тревоге, кое-как построили и быстрым маршем повели куда-то. Вскоре по рядам распространился слух, что немцы выбросили десант и мы выходим и окружения. Приказано было идти молча. Мы шли и шли без остановок по мягкой, еще теплой пыли едва серевшей в темноте дороги. Взяв друг друга под руку, засыпая и просыпаясь на ходу. Утром пришли в большую деревню, где были наши войска, повалились на траву и уснули. А вечером приехали военные грузовики и отвезли нас в Москву.
Ира оказалась в городе. Их колонне не пришлось даже начать работать. Оли в Москве еще не было. Она возвратилась в начале сентября, получив извещение о приеме в Энергетический институт.
Глава 4. Мимо фронта
Москва очень изменилась за то время, что я пробыл на трудфронте. Окна домов заклеены бумажными крестами — от взрывной волны. Зеркальные витрины на улице Горького «ослепли», доверху заложенные мешками с песком. Странно выглядит Большой театр, гостиница «Москва» и другие крупные здания, разрисованные огромными пятнами камуфляжа. Днем на площадях отдыхают грузные на вид аэростаты воздушного заграждения. Их охраняют девушки в военной форме. По вечерам, еще засветло аэростаты поднимаются в небо и парят там, как бы перекликаясь между собой. На плоских крышах многих домов стоят зенитки. На подходящих к Москве шоссе лежат, пока что по обочинам, сваренные из мощных стальных балок противотанковые «ежи». Днем на улицах людей немного, а машин совсем мало — их реквизировали для фронта. На перекрестках вместо милиционеров стоят военные регулировщики. Вечером улицы и вовсе пустеют — жители спешат по домам до начала налета. Синим светом фосфоресцируют таблички с названиями улиц. Автомобили с тускло-синими фарами едут медленно...