Днем играем в преферанс. Нередко ссоримся от безделья. Я пытаюсь разбираться в курсе по дифференциальным уравнениям (Степанова), который купил по дороге в Егорьевске. На пустой желудок соображаю плохо, но не отступаюсь. Вечером все четверо занимается избиением вшей. Средний результат вечернего сражения — порядка полусотни убитых. Зато и мы несем урон: все тело разодрано ногтями, так как целый день чешемся остервенело. Я все-таки ежедневно умываюсь холодной водой, чищу зубы и делаю зарядку. Мои товарищи этому примеру не следуют.
Единственный интерес командования к нам проявляется в заполнении анкет, главным образом по поводу образования. Мы полагаем, что это делается с целью последующего распределения по родам войск или военным училищам. В Йошкар-Оле находится Ленинградская военно-воздушная инженерная академия (ЛВВИА). До войны это был Институт инженеров гражданского воздушного флота. Говорят, что при академии есть четырехмесячные курсы механиков самолетов. Я мечтаю туда попасть. Это пусть и не самая быстрая, но верная дорога на фронт. Да еще с определенной военной квалификацией! Здесь же о нас вроде совсем забыли. Никакой подготовки. За полтора месяца, что мы кормим вшей, только один раз стреляли по мишеням из винтовки (думаю, что их на весь полк имеется не более полусотни).
В середине декабря на улицах деревеньки появилось несколько офицеров, одетых в парадную авиационную форму. В штаб полка, по анкетным данным, были вызваны бывшие студенты технических вузов. После короткого собеседования с каждым из них офицеры уехали, а на следующий день командир полка отдал приказ о направлении в распоряжение начальника ЛВВИА двадцати пяти человек. О счастье! Я был в их числе.
23 декабря утром мы вышли пешей командой в Йошкар-Олу. По прибытии нас поместили в карантин — только что выстроенный дощатый барак с печуркой, двумя этажами дощатых нар и электричеством, которого мы уже давно не видели. Баня, повсеместный порядок и чистота, большая и светлая столовая, где нас трижды в день вполне сносно кормили, — все это на нас, голодных оборванцев, произвело сильное впечатление. Впрочем, тоже не слабое, но совсем другого рода впечатление произвело на некоторых питомцев культурных семей и первое знакомство с военной дисциплиной.
Смысл начальных уроков дисциплины в любой воинской части заключается в том, чтобы солдат (даже если он слушатель военной академии) напрочь забыл возможность судить о действиях начальства, но привык подчиняться беспрекословно любому приказу. Главным учителем в этом «первом классе» военной школы является старшина. Каким-то особым чутьем строевые начальники в любом новом контингенте солдат находят человека с природным талантом фельдфебеля и назначают его старшиной, присваивая еще и соответствующее воинское звание. Таким среди нас оказался Коля Быков. Рослый, хорошо сложенный, с зычным голосом простецкий парень, он был очень на месте в качестве старшины. Вот пример одного из первых уроков, преподанных нам еще в карантине. Дорога от нашего барака до столовой не превышала трехсот шагов. Мы проходили их строем в колонне, без шинелей и шапок при тридцатиградусном морозе, с песней. Если Коле не нравилось, как мы топаем или как поем, то в момент достижения вожделенной столовой раздавалась команда: «Кругом марш!». И мы проделывали этот путь еще дважды — до барака и обратно. Надо отдать ему должное: Коля был так же легко одет и, по-видимому, замерзал, как и мы все. Я к этим «номерам» относился совершенно спокойно, но некоторых ребят такое издевательство порядком травмировало...
Новогоднюю ночь в карантине я отпраздновал письмом к Оле. Ровно в полночь провозгласил (то бишь записал в дневнике) тост: «За нашу встречу, за нашу молодую любовь, за наше счастье!». Далее там же записано (дневник сохранился): «Суждено ли исполниться этому тосту? Я написал его совершенно искренне. Но разве можно знать, сколь прочно это чувство? Выдержит ли оно разлуку? Очень хочу, чтобы выдержало. Оля такой товарищ, какой как раз и нужен мне в жизни. Вряд ли я когда-нибудь смогу найти опору крепче, союзника вернее»... (Лексика не совсем обычная для влюбленного, но что поделаешь — написано пером...)
Через десять дней карантин закончился и нас перевели в казарму. Ее роль выполняло четырехэтажное общежитие Марийского педагогического института. Наши учебные занятия будут проходить в рядом стоящем большом здании самого института, уступившего на время войны всю свою территорию академии. В каждую комнатку общежития, предназначенную для четырех студентов, сумели втиснуть по восемь двухэтажных железных кроватей (ножки кроватей второго этажа электросваркой крепились на спинках нижних кроватей). Таким образом, на каждом этаже спало около ста человек. Между кроватями оставались узкие проходы, где едва помещалась тумбочка — одна на четырех «слушателей» (как нас с этого момента стали называть). В ней разрешалось держать только туалетные принадлежности и одну-две книги. Минимальное количество прочих личных вещей мы могли хранить в маленькой каптерке, одной на весь этаж. В конце коридора оборудовали умывальник на десять кранов.