Затем следуют описания умолкнувших полей сражения, отдыхающих солдат, повсеместной радости селян и горожан. И, конечно, Кремль, где Сталин, приостановив напряженный ритм своей работы, садится за праздничный стол со своими сподвижниками и... улыбается в усы. Далее мой дух из ворот Кремля незримо выходит в город и бродит по знакомым улицам среди веселящихся москвичей. Наконец, он прибывает домой, где на двух страницах описан (по воспоминаниям довоенных времен) роскошный праздничный стол. За столом я, Оля и наши близкие друзья. Тосты в честь победы и нашего народа. Пьем за нашу дружбу, крепкую не только личной симпатией, но единством мыслей и борьбы. Поем, танцуем. Потом всей гурьбой идем гулять по праздничной, сверкающей огнями ночной Москве... И так далее... На рассвете над полями и лесами мой дух летит обратно. «Стены караульного помещения смыкаются, на столе полевой телефон, у стены — козлы с винтовками, нары, где отдыхает следующая смена...» Здорово я отпраздновал день Победы. Мало кто провел в Йошкар-Оле эту ночь так радостно и с таким легким сердцем, как я.
Письмо Ольге от 20 июня 1945 года (еще из Йошкар-Олы).
«Родная моя, ненаглядная моя девонька!
Сегодня твой день рождения. Я сижу один в комнате, передо мной все твои фотокарточки. Я обращаюсь к тебе, такой далекой и такой близкой, родной... Я люблю тебя. Мне нужна твоя ласка, мне надо глядеть в твои глаза, слышать твой смех, дышать с тобой одним воздухом, ощущать тебя рядом...
Я верю в твою любовь безгранично, хотя иногда на меня находят приступы отчаяния и мне кажется, что ты холодна, что ты не любишь, что это самообман — пройдет время и ты поймешь свою ошибку...
Только написал эту фразу, как черные мысли снова нахлынули на меня и я, было, затосковал. Но затем перечитал несколько твоих старых писем и все прошло. Ты любишь меня, любишь. Я знаю, верю — любишь! Прости любимая, хорошая, ненаглядная моя девонька. Но ведь так плохо без тебя, а вот уже два месяца нет твоих чудесных писем... Неужели что-то изменилось за эти два месяца? Видишь — опять. Что со мной сегодня? Я старался не думать о тебе последние недели, чтобы не тосковать, а сегодня... Эх!.. Да нет, ерунда все это. Ведь вот твои слова: «Ты моя надежда, опора и защита, моя любовь и друг». Это написано 15 февраля. А вот 1 марта: «Ведь ты для меня все, и настоящее, и будущее, с тобой связаны все мечты о дальнейшей жизни». Неужто сейчас это уже неправда? Неужто ты смутилась и поморщилась, прочитав эти свои слова? Если да, ты обязана сказать мне об этом при первой же встрече. Ты не смеешь меня жалеть. Ты мне нужна вся... или ничего.
Проклятье! Не могу писать больше.
Наш эшелон идет следующим. Через две недели я буду у тебя и ты успокоишь меня или... или конец.
Ну, пока. Крепко и нежно целую (уже последний раз на бумаге). Твой Львенок».
Глава 5. На Дальнем Востоке
В начале июля 45-го года наш эшелон отправился в Ленинград по маршруту, увы, миновавшему Москву. Надежда встретиться во время переезда нас с Олей обманула. Вскоре после прибытия в город были утверждены темы дипломных работ. Я выбрал проект турбореактивного двигателя — тему по тем временам совсем новую. После чего до середины августа весь курс отправился на войсковую практику в авиаполк, базировавшийся под Ленинградом. Тем временем начальство согласовывало места для преддипломной практики. Меня направили в Москву в НИИ-1 Наркомата авиапромышленности.
Наконец-то мы с Олей могли быть неразлучны в течение почти двух месяцев! За это время нам обоим предстояло понять, чем завершится наш четырехлетний заочный роман. В письмах, приведенных в предыдущей главе, нет-нет да пробивались обоюдные сомнения в том, что этим завершением будет счастливый брак. Первые дни в Москве не рассеяли, а, скорее укрепили эти сомнения. Во всяком случае у меня. И не в плане злополучного «чувственного желания» (письмо от 12.1.44). С ним-то как раз через год, когда начнется наша регулярная семейная жизнь, будет все в порядке. Сомнения относились к области соответствия наших характеров и взглядов на жизнь. (Вопреки продиктованным тоской и одиночеством эпитетов превосходной степени, которыми полны мои письма). Богиня сошла с пьедестала и оказалась обыкновенной девушкой, порядком самолюбивой, ревнивой и капризной, без каких-то особенно высоких нравственных достоинств. Наш брак был вполне возможен, но не категорически предопределен. Разумеется, я пишу о своих чувствах, но думаю (судя по последующим событиям), что подобные сомнения испытывала и Оля. Сомнения еще очень неопределенные, смутные. А им противостояла ясная логика завершения столь длительного романа, предполагавшая полную физическую близость. Она и осуществилась, когда случай предоставил нам возможность остаться вдвоем у меня дома. Никакое страстное желание ни меня, ни мою подругу на это не толкало. И «подвиг» наш не был вознагражден предполагающимся при этом наслаждением. Скорее это был «аванс», обещающий такое вознаграждение в будущем. И, как я уже упомянул, нас не обманувший. Пока же из случившегося, вопреки всем сомнениям, для меня вытекала бесспорная необходимость жениться на Оле. Ее диктовали мои тогдашние представления о чести. Если наш семейный союз окажется неудачным, то при другой попытке будет заведомо известно, что Оля рассталась со своим девичеством в лоне законного брака. (Здесь современный читатель может вволю посмеяться!)