Вспомнив все основательно, приступил к определению дефектов. В ангаре всегда находилось несколько механиков, отлаживавших свои машины. Я обращался к ним за советом — уважительно, но не заискивая, никак не используя свое офицерское звание. Конечно же, сержанты-механики поначалу встретили меня настороженно. Но постепенно, видя, что я не задаюсь, а не покладая рук работаю, начали относиться лучше, с определенным уважением.
Закончив дефектацию, приступил к ремонту. Для механика он сводится, в основном, к замене испорченных деталей и узлов запасными. Но дело это вовсе не легкое. Вот что я писал в одном из писем Оле:
«Работа механика — физически тяжелая, что после пятнадцати лет сидения на ученических скамьях чувствуется основательно. Все гайки нужно заворачивать и отворачивать с большой силой, а главное — в очень неудобных положениях. В моторе истребителя все очень тесно. Приходится работать то лежа на спине, то балансируя на каком-нибудь выступе конструкции. Добираться до нутра мотора подчас очень трудно и неудобно через хаотическое нагромождение разных трубок, тяг, твердых и острых деталей. От этого руки все изранены и вспухли, а ежедневное мытье их бензином с добавкой ядовитого свинца разъедает кожу. Тем же бензином в конце дня приходится мыть волосы, основательно перепачканные машинным маслом (горячего душа в полевых условиях нет).
Работаю в среднем по 12 часов в день. Вчера работал 15 часов — с шести утра до девяти вечера, поэтому не было сил даже написать тебе письмо. Отсутствие навыка, как всегда бывает, удваивает работу».
Дружеские отношения с механиками совсем наладились. Теперь они сами предлагают мне помощь, отлично зная, что, к примеру, сменить цилиндр один человек не может — надо вдвоем. Однако реанимация моего самолета оказалась делом более сложным, чем это представлялось сначала даже моим коллегам-механикам. Вот отрывок из еще одного письма Оле:
«Утюг мой (то бишь самолет) похоже, вгонит меня в гроб. Десять дней я бился с ним с зари до зари. Сменил всю систему зажигания, стал пробовать запуск. Все цилиндры работали нормально, кроме одного (всего их четырнадцать). Посоветовавшись, решили его заменить. Это — очень трудоемкое дело. Четыре дня работал как проклятый. Поставил и новые свечи. Все ребята говорили, что теперь у Остермана мотор будет работать отлично. Запустили. И правда — хорошо заработал, но... через несколько минут «забарахлил» другой цилиндр. Смотрели, смотрели и решили менять и его. Бог мой! Этот проклятый цилиндр расположен так, что смена его предшественника была забавой по сравнению с тем, что предстоит сейчас. Решительно он меня сживет со света...»
Претерпели изменения и мои отношения с соседями по комнате в общежитии. Несмотря на тяжелую работу в ангаре, я упорно следовал своему решению хотя бы немного заниматься по вечерам математикой, физикой и немецким языком. Нужные книги мне прислала Оля. Заниматься оказалось тоже нелегко. Нередко мои соседи порядочно выпивали и шумно обсуждали свои полеты либо (чаще) свои успехи на любовном поприще. Два раза в неделю в ДК устраивались танцы под радиолу. Приходили молодые жительницы Спасска и наши девчата из батальона аэродромного обслуживания. В подвале ДК сохранился от прежних времен неплохой бильярд. На нем каждый вечер играл сам с собой старший техник-лейтенант Селихов. Мрачный молодой человек, ни с кем не общавшийся. Тот самый пятый сосед по комнате, о котором я ранее обещал рассказать. О нем еще в первом письме из полка, от 8 марта я писал Оле:
«На улице страшной силы резкий, холодный ветер. Темно. А в общежитии, где я устроился, мой сосед, с виду неглупый, интеллигентный парень, окончивший Академию им. Жуковского по факультету вооружения, сидя на койке и уставившись безнадежным взглядом в одну точку, снова и снова повторяет две строчки какой-то бесконечно тоскливой песенки:
Каждый день под окошком
Он заводит шарманку...»
К счастью, после возвращения из штаба армии меня поселили в другую комнату. Ясно, что здешняя жизнь этому человеку обрыдла донельзя, а надежду выбраться отсюда он утратил. И действительно, хотя война закончилась, Дальневосточный военный округ был назван «особым», и общая демобилизация здесь не проводилась. В исключительных случаях приказ об увольнении в запас по болезни или возрасту офицеров подписывает сам командующий округом маршал Мерецков.