«...Слушай, ей-богу, я скучаю без тебя, и все наши опасения рассеются прахом, только стань человеком: возьми себя в руки, забудь капризы, учись. Настойчиво, упорно, несмотря ни на какие трудности. Дай мне снова уважать тебя так, как я уважал из Йошкар-Олы. Без этого нельзя — так уж я устроен. Наше будущее зависит от тебя — в твоей власти его сделать счастливым для обоих...»
Письмо от 5 марта из Ворошилова написано мелким почерком на восьми страницах. Начинается оно обращением: «Дорогая моя жена! Лешенька!», содержит подробный рассказ обо всех дорожных впечатлениях и встречах. Без каких-либо упреков и с таким пассажем: «...Понимаешь, такие трудные моменты в жизни надо делить, в беде важнее быть вместе, чем в радости. Черные дни, пережитые вместе, связывают прочно и на всю жизнь. Как мне тебя недостает! Насколько мне было бы легче, да что легче — все было бы в другом свете, совсем иным, если я был бы не один...»
Письмо от 8 марта, по прибытии в полк, адресовано «Родной моей женульке». В письме от 24 марта вдруг опять прорываются невеселые воспоминания о нашей московской жизни перед моим отъездом: «...Умом я понимал, что может быть тебе так плохо, что ты не можешь работать, но не почувствовав твоих мучений, поверить в это до конца не мог и невольно существо мое возмущалось: как можно ничего не делать, лежать часами безо всякого занятия? Я видел, что ты без охоты занималась в Институте, главным образом ради меня занималась английским... Я верю, что ты будешь совсем не такой, когда выздоровеешь. Во всяком случае старайся быть не такой, умоляю тебя. Потому что если я не смогу уважать тебя, то не смогу и любить, как ни тоскую сейчас по тебе. Не могу, не хочу, не буду никогда согласен с взглядом на жену как на некое только домашнее существо. Я должен уважать тебя как равную, тогда союз наш будет прочным. Многое, очень многое поэтому зависит от тебя...»
А письмо от 11 апреля опять начинается восклицаниями: «Родная моя! Радость моя! Любимая моя женушка!»
В двадцати пяти последующих письмах соотношение нежных слов, заверений в любви, планов счастливой семейной жизни и описаний событий военной службы неуклонно возрастает в пользу первых. На расстоянии в десять тысяч километров «роман в письмах» как будто повторяется. Правда, в нем уже нет утверждений автора писем, что адресат для него является недостижимым идеалом. Зато видна неподдельная забота о совместном будущем: беспокойство о ходе беременности, предложение о приезде с подробным описанием здешней медицины и условий для родов, советы, как заниматься английским языком и совет сблизиться с моей мамой (Оля живет у родителей).
Последнее письмо, когда о демобилизации еще ничего не было слышно, кончается так:
«...Конечно, если смогу выбраться отсюда, будет лучше. Но если нет — не так уж страшно. Потому что существуешь ты, моя коханая, потому что ты чудесная женщина, каких я более не встречал и вряд ли встречу. И хорошо, что у нас есть малыш. Я ему уже обязан тем, что не потерял по дурости тебя, мою бесценную. И он принесет нам еще много радости. Только бы скорее нам снова быть вместе. Скучаю за тобой. Слышишь? Ну пока, нежно целую. Твой Лев».
Глава 6. Инженер-конструктор
Прежде чем начать рассказ о ситуациях и эпизодах моей гражданской жизни, я должен хотя бы кратко написать о печальном завершении нашего с Олей военного романа. То, что он завершится печально, внимательный читатель мог предположить на основании тех сомнений, которые у меня возникли после первого двухмесячного опыта нашей совместной жизни во время преддипломной практики в НИИ-1 (август—октябрь 45-го года). А также второго, почти месячного пребывания в Москве перед отъездом на Дальний Восток в феврале 46-го года.
Писать о грустном не хочется. И к счастью, наша память устроена так, что прилежно хранит светлые впечатления давно прошедших дней и теряет горькие или печальные. Тем не менее по отрывкам воспоминаний о нашей всего лишь трехлетней семейной жизни и по сохранившимся письмам к Оле я могу, как мне кажется, в общих чертах верно назвать причины постигшей нас неудачи.
Помимо короткого периода нежной дружбы, возникшей между нами осенью 41-го года, наш платонический роман был скреплен двумя, казалось, бы, прочными нитями. Во-первых, коммунистической идейностью, а во-вторых, твердой решимостью посвятить свою жизнь эффективному служению людям, сообществу советских людей. Последнее требовало высокой квалификации, а значит, и упорной учебы. Эти два основных жизненных принципа постоянно подтверждаются в моих сохранившихся письмах. Олины письма утрачены. Но, по-видимому, и в них была выражена не менее горячая приверженность тем же идеалам. Иначе нельзя понять, почему я так упорно писал (особенно первые два года), что считаю ее в нравственном плане выше и лучше меня и что стараюсь тянуться за нею. Была ли это действительно ее жизненная позиция во время войны или лишь зеркальное отражение моих настроений, продиктованное той привязанностью друг к другу, которую мы смело именовали любовью, сказать не могу. Но в ситуации непосредственного контакта в первые послевоенные месяцы эти две связующие нас нити оборвались.