От коммунистической идейности у Оли как-то ничего не осталось. Так что мне поневоле вспомнилось, что в нашей бурной комсомольской деятельности она участия не принимала, исключая ту ночь, когда мы украшали школу перед экзаменами и ей впервые удалось завоевать мою симпатию. Что же касается упорной учебы, то, хотя после демобилизации она восстановилась на первом курсе Энергетического института, куда по моим стопам поступила после школы, учиться ей явно не хотелось. После моего отъезда на Дальний Восток Оля в связи с беременностью оставила Институт. Начала было заниматься английским языком, но тоже вяло и неохотно. Я знаю примеры, когда студентки продолжали занятия и даже сдавали госэкзамены буквально до дня родов. Но, разумеется, беременность может протекать по-разному — не мне об этом судить. Однако то, что Оля не взяла обычный в этих случаях годичный отпуск, говорит о том, что возвращаться в МЭИ она не собиралась.
Хотя две нити, связывавшие нас во время войны, оборвались, появилась новая связь — наш сын Саша. Ему Оля самозабвенно посвятила все три года нашей совместной жизни. Времена были трудные, и она поступила работать воспитательницей в ясли, куда мы отдали сына. Летом выезжала с ними на дачу. Должен признаться, что я оказался довольно равнодушным отцом, так как вообще не умею любить совсем маленьких детей — мне все кажется, что женщины играют с ними, как с куклами. Летние месяцы проводил на Рижском взморье, где у нас сложилась теплая дружеская компания. Оля ревновала меня к ней без всякого на то основания. И вообще оказалась безумно ревнива. Мы часто ссорились по этому поводу. Помню ужасную сцену, когда она прочитала (без моего ведома) письмо Маргариты Петровны, моей преподавательницы английского языка в Академии, с которой мы подружились во время моих несчастий в Ленинграде. Маргарита Петровна мне горячо, по-матерински сочувствовала. Письмо содержало лишь информацию о том, что она собирается провести отпуск на юге и что было бы славно, если я смог составить ей там компанию. Разница возрастов в пятнадцать лет в то время, когда мне еще не исполнилось и двадцати пяти, исключала (по крайней мере для меня) возможность каких-либо иных отношений, кроме дружеских. Тем не менее Оля устроила в присутствии моей матери дикий скандал. Бросилась на меня с кулаками, так что мне пришлось спасаться от нее у соседей, куда она за мной, все так же разъяренная, последовала.
Однако главной причиной разрушения нашей семьи послужили отношения между Олей и моей мамой. Я уже писал, что мама демонстративно не пришла на нашу свадьбу. Ее категорическое неприятие нашего брака не изменилось и после рождения внука. В силу замкнутости своего характера, она никогда не делала никаких замечаний, но умела молчать так выразительно, что Оля постоянно чувствовала это неприятие и, как я теперь понимаю, ощущала себя в положении нежеланной гостьи в нашем доме. Ее самолюбие не могло долго выносить такое испытание, и наконец, в момент очередной обиды, она схватила на руки трехгодовалого Сашку и унесла его к своим родителям. Я, естественно, последовал за ней и прожил там пару месяцев, терпеливо уговаривая Олю вернуться обратно. Но тщетно. Она мне прямо сказала, что ненавидит мою мать, желает ее смерти и непременным условием сохранения нашего брака ставит мой окончательный уход из дома и разрыв всяких отношений с матерью. Все попытки смягчить ее решимость оказались бесполезными.
Не могу сказать, что был горячо любящим сыном, но такое требование меня возмутило. Чувство долга по отношению к матери, всю свою тяжелую трудовую жизнь посвятившей тому, чтобы поставить меня на ноги, оказалось сильнее чувства долга по отношению к сыну. У него впереди была вся жизнь, в то время как жизнь мамы уже шла к концу... Я отверг предъявленный мне ультиматум, и мы с Олей решили расстаться. Но это оказалось нелегко. За три года супружеской жизни нас связала еще одна, новая и крепкая нить. Появилось и вполне окрепло то самое взаимное «чувственное желание», отсутствие которого смущало меня в пору нашего «романа в письмах». Оказалось, что мы вполне подходим друг другу в этом плане. Я вернулся домой, но наши интимные отношения, скрытно от родителей, продолжались еще около года. Мы оба отыскивали для этого малейшие возможности. Тем не менее восстановления нормальной семьи не произошло, и в 49-м году мы оформили развод. Уже после него, в письме, датированном 50-м годом, я предлагал Оле сойтись снова, но «поезд уже ушел». У нее появился поклонник, соученик по Библиотечному институту, который она все-таки окончила. Он ее по-настоящему любил. Через пару лет, оценив его неизменную преданность, Оля вышла за него замуж. Живут они вместе до сих пор, и как будто живут хорошо.