Общая интоксикация организма быстро нарастала, чего никак нельзя приписать опухоли. Следовало потребовать созыва консилиума, но Николай Сергеевич не счел возможным выказать недоверие доктору Александрову («очень симпатичному и внушающему полное доверие», как он записал в дневнике). А тот на беду еще заболел гриппом и неделю отсутствовал, не перепоручив пациентку другому врачу. В результате, когда он появился в больнице, матушка была уже без сознания и без сил. Отравление организма перешло в стадию общего «ацидоза». Вторую операцию начали откладывать. Вопрос о переливании крови не обсуждался. Ограничивались вливанием глюкозы. Справиться с ацидозом таким способом не удалось. В течение еще недели матушка продолжала слабеть и, наконец, не приходя в сознание, угасла.
Вот несколько отрывков из первых записей в дневнике Николай Сергеевича, сделанных после ее похорон:
20 декабря 1952 года
«...Масса народа все эти дни. Из каждого человека лучи любви, а я, как фокус, собираю их.
Приехали с кладбища, все накрыто, убрано. Это, оказывается, Анна Ильинична Толстая с братом Владимиром, Маревна и Рая. Милые Софка, мальчики, Лева и Саша, Щукины все трое, да и все...
Сегодня написал ответы на чудные, замечательные письма В. Д. Бонч-Бруевича и хирурга Ю. М. Александрова. Получены письма и телеграммы от Златовратских, Левицких, Иры из Кургана и других. Все три дня со мною была неотступно Татьяна Григорьевна Цявловская. Спасибо ей и Ирише...
Удивительно, удивительно — какой приток хороших людей. Какой чистый воздух! Как легко жить!»
22 декабря 1952 года
«Не может быть, чтобы в минуту «преображения» — минуту расставания души с телом, которую я так ясно видел, человек перестает все чувствовать и ощущать. Откуда же тогда та озаренная радость во всем уже бездыханном лице?
Наоборот, ясно, что свершилось что-то, самая хорошая и великая радость. Я видел это тогда в ночь с 13-го на 14-е декабря при расставании с Талечкой, видел так обнаженно и точно...»
25 декабря 1952 года
«Сижу за своим столом и занимаюсь выписками о литературе из 46-го тома. Как встану, не нахожу себе места. Пустота и тоска заполняет. Но это только внешне. Еще не приспособлюсь, как жить. Колесо вышло из колеи и не вошло в другую. Но оно войдет. Войдет ли?
А внутри, душою не чувствую разлуки. Все, что она говорила, думала, желала, весь образ ее — все приобрело какое-то новое, значительное содержание, очистилось от всего наносного, внешнего, приобрело глубочайший смысл. Хочется, нося в себе этот озаренный образ, жить, хочется к людям...»
31 декабря 1952 года
«Господи! В каком размягченном состоянии души я сейчас нахожусь. Какое неудержимое стремление видеть, найти во всех людях только хорошее, только их лицо, а не изнанку! Это, вероятно, в ответ на их лучи внимания и доброты, направленные на меня, на нас. Нет, я не один, нас по-прежнему двое...
«На холмах Грузии лежит ночная мгла.
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может»
(Пушкин)