Это ее любимое стихотворение. И мое всегда было тоже.
Это наше общее. Теперь я понимаю, отчего».
Со смертью матушки начал угасать и Родионовский дом, каким я его знал в предшествовавшие годы. Огонек, ровно светивший в холодном тумане конца сталинской эпохи, манивший к себе, согревавший стольких людей, стал меркнуть. Николаю Сергеевичу было тяжело находиться в опустевшем доме с лишившимися души вещами. Однажды он признался мне и Саше, что дом для него стал походить на склеп. Он уже почти не работает за своим письменным столом. Допоздна засиживается в толстовском архиве — приводит в порядок бесчисленные заметки и черновые наброски Толстого.
В мае 1955 года он заканчивает переработку 89-го тома. Это его последний творческий вклад в Издание. К счастью для него, неожиданно возникает перспектива нового, увлекательного и большого дела. В январе 54-го года умирает Михаил Михайлович Пришвин. Его вдова и бывший секретарь, Валерия Дмитриевна, не желает передавать Союзу писателей архивы и дневники мужа — она сама будет готовить их к публикации. Но редакторского опыта у нее нет. Она вспоминает о своем недавнем знакомстве с Николаем Сергеевичем Родионовым. Его брат, Константин Сергеевич, был частым гостем Пришвиных на их квартире в Лаврушинском переулке (в «доме писателей»). Михаил Михайлович в свое время описал в повести «Заполярный мед» подвиг Константина Сергеевича, перевозившего рой пчел из средней полосы России за Полярный круг, в надежде на их акклиматизацию в условиях короткого заполярного лета.
Николай Сергеевич соглашается заняться (разумеется, безвозмездно) разбором архива Пришвина. Обширный этот архив хранится частью на московской квартире, частью в большом сейфе на даче Пришвиных в селе Дунино, близ Звенигорода. Николай Сергеевич с увлечением работает то в московском кабинете Пришвина, то на даче. Работает, по своему обыкновению, допоздна и, как правило, остается ночевать на Лаврушинском. А на все лето вообще перебирается в Дунино.
В осиротевшую квартиру на Большой Дмитровке он заглядывает лишь изредка, чтобы навестить Эмму и Борю. Я тоже бываю там редко и еще реже пересекаюсь с Николаем Сергеевичем. У Валерии Дмитриевны мне бывать неохота — не могу отделаться от впечатления, что дружба с Николаем Сергеевичем с ее стороны носит корыстный характер.
Моя живая связь с ним обрывается, но это ничуть не ослабляет любви и благодарности, которые питаются воспоминаниями о прошлом. Иногда мы говорим по телефону. Однажды он навестил меня, когда я болел.
Между тем при очередном профилактическом осмотре у Николая Сергеевича в 57-м году врачи обнаруживают рак легкого. От него это скрывают. Однако болезнь прогрессирует: появляются сильные боли в груди (их лицемерно приписывают некогда перенесенной травме), кровохарканье и слабость. Быть может, Валерия Дмитриевна боится заразиться раком (предрассудок довольно распространенный). 27 июля 1960 года она привозит Николая Сергеевича из Дунино и «сдает» с рук на руки Константину Сергеевичу, который живет и заботами Николая Сергеевича прописан в квартире на Большой Дмитровке. Впрочем, квартира уже совсем не та. В ней, кроме дяди Кости, уже без прописки проживает много людей: племянница Софка за прошедшие семь лет успела выйти замуж за пьянчужку Костю Орешина, родить двоих ребят и развестись — повсюду разбросаны и сушатся детские вещи. Борис Евгеньевич путем фиктивного брака вытащил в Москву из Алма-Аты дочь своей бывшей подруги с ее почти взрослым сыном. (Сам Боря, так же как и Эмма, уже умерли).
Только кабинет Николая Сергеевича остался неприкосновенным. Там на столь знакомой тахте, оглушенный пантопоном, он доживает свои последние дни. Я снова бываю у него каждый вечер и наблюдаю с грустью, как жизнь постепенно покидает его исхудавшее и исстрадавшееся от непрерывных болей тело. 30 сентября 1960 года на моих руках Николай Сергеевич умирает...
Перебираю в памяти счастливые дни и годы, проведенные в этом доме. Некоторые из этих воспоминаний невольно вызывают определенное недоумение. Почему так легко и без всякой обиды переносили хозяева дома вопиющую бедность своего существования? Почему Николай Сергеевич никогда не рассказывал о своей работе? Наконец, почему в доме не говорили о погибших детях, не было их фотографий, кроме тех двух на письменном столе в кабинете, не было никаких связанных с ними реликвий? Должен признаться, что нам с Сашкой иногда казалось, что мы как бы восполнили утрату детей.
Ответы на эти вопросы естественно было бы поискать в дневниках Николая Сергеевича, которые он вел всю жизнь. Я неоднократно уговаривал Сашку на основании этих дневников написать книгу воспоминаний о Родионовском доме. (Под псевдонимом Александр Свободин он к тому времени стал уже известным театральным критиком и журналистом.) Он обещал, но... скоропостижно умер, так и не собравшись выполнить свое обещание.