— Есть и у нас секретарь, Яша Пилюцкий. — Прохор нахмурился. — Тяжелый на подъем парень. Но уж если возьмется за дело — берегись. Всех на ноги поднимет.
— Так что же можно придумать? — повторила Бриитта.
— Я поговорю с ребятами. Не будем тратить время. Скажи-ка лучше, как там дела у фрау Эрны?
— Спасибо, Прохор. Поправляется понемногу. Ходить начала.
— В палате?
— Пока в палате.
— Давно была у нее?
— Нет, вчера. Интересовалась Гердой, Катрин.
— Они тоже бывают?
— Ходят. Любят они маму.
— Добрая женщина.
— Тебе привет передавала.
— Серьезно?
— Конечно. Как, мол, там Прошка-младший поживает? Ведь ей рассказали о тебе. Говорю, встречаемся, привет тебе передает. Ну вот, говорит, а ты парня обижала.
— Не вороши прошлое, Бригитта! — Прохор отвернулся.
— Ладно, не буду. Ты же простил меня.
— Пойдешь к матери, скажи: моя мама письмо прислала. Говорит, поклонись женщине, что Прохора моего чтит.
— Твоя мама?!
— Я написал, что нашел могилу отца. О фрау Эрне и о тебе написал.
— Как только сердце-то выдержало. — Бригитта присела, глубоко вздохнула, положила букет на колени. — Обязательно расскажу маме, Прохор.
Новиков присел рядом, обнял Бригитту.
Лебедь Белая, вытянув длинную красивую шею, вдруг заволновалась, захлопала крыльями, загоготала. Карлуша, кружась возле нее, старался прикрыть Белую своим крылом.
— Почему они волнуются, Прохор? — спросила Бригитта, прижимаясь к его плечу.
— Коршуна, наверное, напугалась Белая. Смотри, вон сидит.
— А я с тобой никого не боюсь, — сказала она. — Ты у меня нежный и сильный.
Прохор поцеловал Бригитту. Она взяла ромашку и спросила:
— Погадаем? — Бригитта рванула своими острыми ноготками нежные лепестки: — Любит, не любит... Любит, не любит...
На желтой тугой головке ромашки лепестков становилось все меньше и меньше, и лицо Бригитты принимало озабоченный вид. Прохор внимательно следил за пальцами Бригитты, из которых вылетали белые лепестки. Кружась в воздухе, они медленно опускались на колени девушки.
— Любит, не любит... Любит, не любит, — шептала Бригитта, и лепестки крохотными бабочками вились в воздухе, падали на загорелые ноги Бригитты.
— Не любит, — сказала она. Срывая последний лепесток, дунула на него, и лепесток тихонько опустился на руку Прохора.
— Да, не любит, — выдохнула Бригитта, и ее глаза встретились с настороженными глазами Прохора.
— Кто не любит? Гюнтер? Забудь о нем, Бригитта, забудь. Не отдам я тебя никому, не отдам. Ты одна у меня радость. — Прохор взял ее ладони в свои. — К черту гаданье, к черту Гюнтера!
Прохор порывисто обнял Бригитту. Она почувствовала, будто перед ее лицом стыдливо зашептались ромашки. А Прохор увидел лишь ярко-красный мак в петлице Бригитты, на одном из лепестков которого блестела крохотная капелька росы.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Комендатура находилась в большом сером здании на Сталиналлее. Здание было похоже на букву «П». На первом этаже — небольшой зал для заседаний, столовая, магазин, на втором — кабинеты офицеров комендатуры, переводчиков, коменданта полковника Карева.
Лейтенант Новиков вышел из трамвая, осмотрелся и, перейдя улицу, направился в комендатуру. Поднялся на крыльцо, открыл массивную дверь, осторожно постучал в окошечко дежурного. Щелкнул замок, окно отворилось, высунулось лицо румяного лейтенанта.
— Вы к кому? — спросил лейтенант, принимая строгий, официальный вид.
— К коменданту, — сказал Прохор и полез в карман за документами.
— По какому вопросу? — еще строже произнес лейтенант.
«Чего он пыжится, — с досадой подумал Прохор, подавая удостоверение. — Чижик-пыжик, где ты был...»
— По личному, лейтенант, — так же строго ответил Новиков.
— Не лейтенант, а товарищ лейтенант, — заметил дежурный, беря удостоверение.
На столе зазвонил телефон. Дежурный поднял трубку, несколько раз дунул в нее, доложил:
— Лейтенант Пузыня слушает. А‑а, дорогая, приветствую тебя. — Лицо лейтенанта стало совсем пунцовым. Он нажал кнопку, и окошечко закрылось. Через стекло было видно, как Пузыня уселся на краешек стола, расплылся в улыбке. — Алло, Людочка, как поживаешь? Это точно: живем — хлеб жуем.
«Растрепался чижик-пыжик, не остановится». — Прохор стукнул в окошечко, обозначил пальцем кружок на стекле; кончай, мол.
Пузыня встал, держа трубку возле уха, недовольно надул свои тонкие, словно ниточки, губы. Новиков невольно улыбнулся.
— Людок, а Людок! — кричал в трубку Пузыня. — Ауфвидерзеен, как говорят наши немецкие друзья. Давай подскочи, подскочи. Пока. Буду ждать. — Лейтенант бросил трубку на рычаг, нажал на кнопку, окошко отворилось.