— Что ж вы так посетителей встречаете, товарищ лейтенант, — заметил Прохор. — Вы же при исполнении служебных обязанностей.
Пузыня от неожиданности открыл рот, несколько секунд стоял в оцепенении, а когда пришел в себя, неестественно улыбнулся.
— Значит, говорите, по личному вопросу. Айн момент. — Лейтенант набрал номер телефона, вытянулся по стойке «смирно», произнес: — Товарищ полковник, к вам посетитель. Лейтенант Новиков. По какому вопросу? Докладывает, по личному. Пропустить? Есть. — Пузыня осторожно положил трубку. — Сейчас оформим, товарищ лейтенант. Новиков Прохор Прохорович. Год рождения? Понятно. Воинское звание? Лейтенант, — Пузыня писал с упоением, высунув кончик языка, и ему казалось, что он делает самое важное дело.
— Получите, товарищ лейтенант. — Пузыня положил пропуск в удостоверение, энергично хлопнул обложкой, подал Прохору, взметнул руку к козырьку: — Предъявлять в развернутом виде. — Нажал кнопку, окошечко затворилось.
«Да, — ухмыльнулся Новиков, — так вот ты какая гроза военных. Чижик-пыжик, где ты был...»
По широкой лестнице Прохор поднялся на второй этаж. Вошел в просторную приемную. Солдат, сидевший за письменным столом, сказал, что можно пройти к коменданту. Прохор открыл обитую плотной клеенкой дверь. Шагнул по ковровой дорожке к столу, за которым в крепком дубовом кресле сидел полковник. Он что-то писал, подперев левой рукой высокий лоб. Полковник, не поднимая головы, жестом указал на кресло. Прохор не сел, остановился в нескольких шагах от стола. Комендант продолжал писать. Потом, откинувшись на спинку кресла, взял телефонную трубку, сказал:
— Соедините меня с «Первым». Докладывает Карев. Документ готов, товарищ полковник. Есть. Слушаюсь. — Комендант опустил трубку, встал, вышел из-за стола, подошел к Прохору, пожал ему руку, предложил сесть.
— Что же привело вас ко мне? — спросил он, вновь водворясь в кресло.
Вошел солдат. Карев встал, подал ему документ. Прохор успел окинуть взглядом крупную фигуру полковника. Он сравнительно молод. Ему можно было дать лет сорок — сорок пять.
— Отправьте полковнику Буркову.
— Слушаюсь. — Солдат повернулся, цокнул каблуками, вышел.
— Так что же привело вас ко мне, товарищ лейтенант?
Прохор помялся, как-то странно, неестественно улыбнулся.
— По личному я, — сказал Прохор, глядя в пол. — По сугубо личному, товарищ полковник. Жениться хочу, товарищ полковник!
— Ого, это дело! — воскликнул Карев.
— Но понимаете... Немка она, товарищ полковник.
Карев взметнул брови, выпрямился.
— Прорвало вас, что ли? — Он подошел к окну. Прохор тоже вскочил. Карев, опершись на подоконник, несколько минут смотрел на улицу. Перед окном прогромыхал трамвай. Остановился. Из трамвая вышли немцы и русские. Трамвай тронулся, скрылся за поворотом. На стадионе, что напротив, ребятишки гоняли мяч. Садовник большими ножницами подравнивал в сквере кустарник. Сел отдохнуть, задымил трубкой.
Карев повернулся к Прохору, не отходя от окна, спросил:
— Но ведь у вас есть командир, вы с ним советовались?
— А он к вам послал. Говорит, все равно без вашего совета и помощи не обойдешься.
Оба помолчали. Карев сел в кресло у стола.
— Вот что, молодой человек. Конечно, командир твой и сам мог бы этот вопрос решить. Но раз пришел... Кстати, не ты первый и, наверное, не последний с таким сугубо личным вопросом приходишь. — Комендант перешел на «ты». — Беда мне с вами. Что, разве у нас в России девушек мало?
Карев поправил прядку волос:
— Эх, где моя молодость! — воскликнул он. — Пролетела в огне и пламени. И любить-то некогда было. Какие девушки у нас в селе, загляденье! Ну, хорошо. — Полковник встал, прошелся по просторному кабинету, остановился напротив Прохора, потер пальцем ямочку на подбородке, хмыкнул. — Как-то зашел ко мне вот такой же, как ты, оголец и говорит: «Товарищ полковник, жениться хочу». «Ну что ж, — отвечаю, — валяй». Стал выяснять, кто она, что она. «Славная дивчина, — говорит, — спортсменка, рекорды ставит. Я у них уже дома бываю». Посмотрел я как-то попристальнее на лейтенанта, и очень знакомыми мне показались его глаза. Да и нос этот курносый я где-то, кажется, видел. Хлопец рассказывал, как его встречают в немецкой семье, как провожают, а я копаюсь в памяти, мучительно вспоминаю, где я видел пострела. Неужели в воинской части? Нет, думаю, мне не довелось там такого видеть. Забирали в комендатуру и, может быть, беседовал с ним? Нет. Потом — стоп — вспомнил. Так вот где я тебя встречал! Вот где! «Добро, — говорю, — лейтенант. Вижу, ты хорошую дивчину полюбил, вижу, семья порядочная. И беседуешь ты на интересные темы с ее родителями. Но скажи, ты не Антона Силантьевича Овечкина сын?» Гляжу, у лейтенанта язык так и отнялся. «А вы откуда знаете, товарищ полковник? Сын... Овечкина». «Тебя Лёнькой зовут?» — спрашиваю. «Лёнькой», — отвечает. «Знаю тебя, пострел, очень хорошо знаю. Ты тогда под стол пешком ходил. Я с твоим отцом дружил. И на руках тебя носил. Потом наши дороги разошлись. Я уехал на Дальний Восток. Антон в Москве остался. А в сорок первом, как мне стало известно, погиб под Москвой». Конечно, хлопец сразу как-то обмяк, куда девалась его бравада. Вот так же мы присели с ним друг против друга и начали вспоминать Лёнино детство, как на елку в Колонный зал вместе ходили, в зоопарк, на выставку. Вспомнил. Про отца рассказал, про мать. Вера Петровна и сейчас, говорит, на Писцовой живет.