— О! — воскликнул Пауль. — Тем более поздравить надо. Вот что, Катрин, или ты, Герда. Получим деньги, сбегаешь в магазин, купишь цветов. И все нагрянем. Бригитта, не предупреждай. Договорились?
— Вы заботливый человек, Онкель, — сказала Бригитта и пошла к проходной.
Пауль с недоумением посмотрел на девушку. В ее словах звучала ирония или ему только показалось?..
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Машина мчалась по широкой гладкой автомагистрали Магдебург — Берлин. Вместительный ЗИМ пофыркивал на поворотах, рессоры, покачиваясь, смягчали удары на стыках бетонированных плит. За окном — ржаные полоски, картофельные поля. Впереди — широкая, сходящаяся на горизонте лента автострады, перекинутые через нее виадуки с надписями, призывающими беречь лес от пожаров, страховать личное имущество и жизнь, играть в тото.
Бурков, расположившись на заднем сиденье, глядел по сторонам. Увидев, как немецкие крестьяне косят на корм скоту высокую колосистую рожь еще в молочно-восковой спелости, он внутренне вознегодовал: «Какой бы урожай собрали, а так не за понюх табаку пропадает».
— Смотри, кони какие!
Шофер мимоходом взглянул на лошадей, ответил:
— Битюги, не скаковые.
— Это точно. Тяжеловозы. Я больше рысаков люблю. — Бурков облокотился на спинку среднего сиденья. — Чистых орловских кровей или дончаков. Эх! Бывало, в наших Сальских степях — табуны скакунов. Выбирай любого.
— Я слышал, дикарками бывают там лошади. — Шофер поддерживал разговор. — Попробуй на такой — шею сломаешь.
— Уметь объезжать надо. Заарканишь, бывало, красотку, погоняешь по кругу — в мыле вся. Смирится! А потом раз — седло ей на спину. Взбрыкнет. Щекотка берет. Еще набросишь, еще... Привыкнет. — Трифон Макеевич вспомнил, как он объезжал одного дончака: — Не конь — огонь. Взмахнул в седло, дончак — на дыбы. Раз взвился, другой, третий... А потом галопом в степь. Понес и понес, словно ветер. Уши прижал: с удил пена летит, в глазах будто чертики какие-то бегают — так скакал конь. Часа полтора метался по степи. Сдался ошалелый. На нем и в армию двинул. Не подвел в бою. Всю гражданскую прошел.
В машине было душно. Постепенно дорога начала утомлять. Пружины сиденья тихонько поскрипывали, навевали сон. Бурков убрал среднее сиденье, постепенно задремал. Его крупная, массивная голова склонилась на левое плечо. Полковник машинально в полудреме расстегнул китель, отвернул полы, ухватился рукой за подтяжки. Блаженно вытянул ноги в начищенных ботинках, от которых в нагретой полуденным солнцем машине пахло кремом «Люкс».
«Устал, — подумал шофер и немного сбавил скорость. — С утра до ночи мотается по частям. Наверное, забыл, в каком доме живет. — Шофер улыбнулся своей шутке. — Вздремнет, поест, перекурит — и опять в поход».
Бурков посапывал, кивая головой в такт пружинам сиденья. Спал он чутко, урывками. Так спят нервные, пережившие большое душевное потрясение люди. В отяжелевшей голове бродили туманные мысли, ему снился сон — запутанный, страшный.
Снилась война. Вражеский истребитель «мессершмитт» идет на Трифона Буркова, комэска, в лобовую атаку. Идет, словно магнитом его притягивает к самолету. Видно уже лицо летчика, заросшее рыжей щетиной, глаза навыкате. Голые по локоть руки тоже в рыжих волосах. Пальцы, длинные, цепкие, лежат на гашетке прицела. «Мессер» летит на огромной скорости. «Увернуться? — думает Трифон. — Не успею. Пойти на таран? Нервы... Как бы не подвели нервы. Где же выход?» Бурков жмет на гашетку пулемета. Трасса пуль прошила вражеский самолет. Самолет почему-то не горит. А летчик дико хохочет...
— Товарищ полковник, приехали, — сказал шофер, повернувшись к Буркову.
— А? Что? Приехали? — спросил полковник спросонья и начал приводить себя в порядок: потер лицо ладонями, застегнул на все пуговицы китель, надел фуражку. — Пообедай — и сюда, к подъезду, — сказал он и хлопнул дверцей.
На пороге квартиры встретила жена. На ходу Трифон бросил «готовь обед», повесил китель на спинку стула, прошел в ванную. Долго умывался, отфыркивался. Так же тщательно вытер лицо махровым полотенцем. Посвежевший, сел за стол. Жена постелила салфетку, поставила любимую закуску — свежие помидоры, с луком, с постным маслом. Трифон Макеевич поддел несколько долек на вилку, нехотя пожевал. Жена принесла уху — знала, любил муж полакомиться ушицей из свежих ершей. Весь день старалась, мыла, чистила, все пальцы исколола. А он почему-то и уху ест без аппетита. И о чем-то все думает, думает...
— Остыла уха-то, Триша, — напомнила жена, женщина, видимо, по характеру мягкая.