– Стандартная процедура проверки… – начинает второй, высокий мужчина, но коллега быстро прерывает его взглядом, в котором читается предостережение.
– Отнеситесь к этому разговору как к интервью, – говорит низкий. – Для какого-нибудь журнала. Скажем, «День из жизни леди» или «Дома у женщины».
– Правильно будет «День из жизни женщины», – отвечаю я, – и «Дома у леди». – И оба гостя на какое-то время замолкают.
Различать их непросто: оба одеты, как Дэвид, в белые рубашки с черными галстуками, однако их костюмы, сшитые по итальянским лекалам, гораздо у́же по крою, чем свободные американские костюмы Дэвида, которые он носит и здесь; как и Дэвид, оба щеголяют очками в темной оправе, водруженными на их непримечательные носы. И у них одинаково стриженные каштановые волосы.
– Простая формальность, – нарушает тишину высокий мужчина. – Бюрократия. Нам бы восстановить цепочку событий, только и всего. Так что, миссис Шепард, прошу вас. Расслабьтесь. Выпейте немного. У нас просто дружеская беседа.
Я вдруг понимаю, что, если бы до их прихода не успела снять вечернее платье, они бы увидели пятна крови. Тогда беседа уж наверняка потеряла бы дружеский тон.
Я не сразу осознала, что случилось: соцветия лиловых пятен на синем шифоновом платье, прекрасные потемневшие золотистые бусины вокруг рукавов и воротника. В моем представлении кровь должна быть красной, но она, подобно краске, смешалась с цветами моей одежды. Лишь заметив у себя на ладонях яркие, неопровержимо алые мазки, я все поняла.
Оказавшись дома, я сняла платье, скомкала его, как использованный бумажный платок, и оставила лежать на полу в спальне, потом переоделась в синие джинсы («брюки рабочего», как презрительно назвала бы их моя мать) и неглаженую белую рубашку Дэвида (неглаженую, конечно, потому, что ее не погладила я).
А ведь у нас с этими мужчинами почти одинаковые рубашки, вдруг понимаю я.
Стоит им отправиться в спальню и немного осмотреться, поднять с пола грязные полотенца и вещи, как они быстро отыщут кровавое платье.
Я никогда не умела заметать следы. Когда что-то идет не так, все написано у меня на лице.
В конце концов все вскроется, потому что сейчас все возьмутся выяснять правду. Дэвид и его люди, Госдепартамент США, моя семья и даже эти треклятые русские. Подтянутся журналисты. Уже вижу, как некий неугомонный молодой репортер летит сперва в Даллас, потом в Вашингтон, вынюхивает. Заглядывает под каждый камень и находит всех моих гадких червячков.
Произнеси я это вслух, мужчины в костюмах сказали бы, что во мне говорит мнительность. Что я сама говорю как помешанная – как те чудики, заявляющие о заговоре вокруг отчета об убийстве Кеннеди.
Но правда в том, что моя бдительность, напротив, почти всегда дремлет. Есть у меня отвратительная привычка верить людям на слово и полагать, что я единственная волчица в овечьей шкуре. Из-за этого я частенько испытываю страх и чувство вины. Но теперь-то я сумела залезть под кожу всем овцам в стаде и могу сказать с определенной уверенностью: натура у них преимущественно волчья.
Я беру бокал – бурбон Дэвида, налитый на два пальца, – и делаю глоток, как мне и посоветовали. Своим невозмутимым гостям я тоже предложила выпить – когда они возникли на пороге нашей квартирки и негромко постучали, зная, что я открою, ведь выбора у меня все равно не было, – но они отказались. Наверное, посчитали, что им лучше сохранять ясность ума.
От резкого запаха бурбона у меня слезятся глаза, я тру их и замечаю, что размазала макияж и сорвала накладные ресницы, оставшиеся с вечеринки. Я берусь за легкие, как паутинка, волоски – бренд Andrea, на сто процентов натуральные европейские ресницы, – и начинаю отклеивать.
«Ребенок в душе́» – так называется эта модель; на рекламной страничке, которую я видела в журнале «День из жизни женщины», были изображены ресницы самой разной длины и формы, а над ними надпись полужирным черным шрифтом гласила: «Какая ты женщина?».
Я чувствую, как нежная кожа век на мгновение приподнимается над глазными яблоками, когда я тяну за клейкую ленту, и один из мужчин – тот, что повыше, – глядит на меня в полном ужасе. Наверное, я сейчас похожа на зомби из фильма «Ночь живых мертвецов», эдакая охотница за человечиной.
– Лиз Тейлор тоже такие носит, – заявляю я в свою защиту.
Мужчины лишь молча пялятся.
Телефон на стене в маленькой кухне начинает трезвонить как сирена, и ведь стоило ожидать, что кто-нибудь позвонит, но я все равно подпрыгиваю на месте, вздрагиваю и чувствую на себе взгляды мужчин, ловящих каждую мою неосторожную эмоцию, пока после седьмого звонка низкий наконец не снимает трубку.