И. А. Намор
Марк Лейкин, Андрей Туробов
В ТРЕТЬЮ СТРАЖУ
Книга третья
Техника игры в блинчики
O, Фортуна,
словно луна
ты изменчива,
всегда создавая
или уничтожая;
ты нарушаешь движение жизни,
то угнетаешь,
то возносишь,
и разум не в силах постичь тебя;
что бедность,
что власть —
всё зыбко, подобно льду.
Все очень просто: надо только найти подходящий камень и бросить его под правильным углом
Из объяснений опытного игрока в "блинчики".
Пролог
1. Татьяна Драгунова, Париж, 1 сентября 1936 года
С утра в Париже говорили… Говорили много. Много и только о "русском десанте". Вчера, если верить информационным агентствам, в Хихоне и Сантандере начали разгрузку части Красной Армии, прибывшие морем из Ленинграда под охраной крейсера "Киров" и нескольких эсминцев. Новость мгновенно "взорвала" столицу, и так перегретую до невозможности и в прямом, и в переносном смысле.
Мнения "пикейных жилетов" разделились, что неудивительно, так как и в парламенте не пахло единством взглядов. Одни говорили, что Сталин толкает Европу в горнило новой мировой войны, другие восторгались решимостью Красного Чингисхана отстоять демократическую республику в за Пиринеями.
Как ни странно, именинниками ходили русские эмигранты. Этого Татьяна понять не могла никак, но факт: Туков — седой портье в "Эрмитаже" — красовался у входа в варьете свеженаглаженной униформой и при крестах, а их у него оказалось немало.
— Kristos voskres, Pavel Dmitrievich, — старательно коверкая русские слова, произнесла Татьяна и протянула опешившему от такого приветствия мужчине цветок из букетика, только что врученного ей каким-то восторженным студентом.
— Воистину воскрес, — улыбнулся оторопевший было от такого нежданного "праздника" Туков, и низко поклонился.
— Кхм… — тихо "крякнул" у нее за спиной Федорчук, но от дальнейших комментариев воздержался.
Они прошли по коридорам, поднялись и спустились по лестницам "сумасшедшего лабиринта" и вошли, наконец, в ее собственную "королевскую" гримерную.
— Мне выйти? — поинтересовался Виктор, но тон вопроса и то, как он закуривая, рассматривал бутылки на сервировочном столике, демонстрировало, что он скорей уж отвернется, чем действительно куда-нибудь "уйдет".
— Да, ладно! — привычно махнула рукой Татьяна и подсела к зеркалу.
"Я красавица!"
Но даже правда в виде привычной мантры, звучавшей как лесть, — не помогала, тяжесть на сердце…
— Будет война? — спросила она, заглядывая через зеркало в глаза Виктору.
— Надеюсь, что да, — Федорчук улыбнулся её отражению в ставшей уже фирменной манере — а-ля "Джонни Депп в роли Вилли Вонка": с иронией, переходящей в цинизм и двойной дозой безумия, чудившейся в глазах, лишь изредка показывающихся над дужками круглых очков с синими стеклами — выдохнул дым и взялся за бутылку шампанского.
"Хорош… Хорош? В каком смысле?"
Но непрошенный вопрос уже ворвался в сознание и породил настоящий шквал совершенно "неперевариваемых" — так сходу — мыслей и волну противоречивых эмоций.
"О господи! Только этого мне не хватало!"
Спас ее сам виновник" сумбура вместо музыки", и то лишь на время, выдав новость:
— Ко мне днем наведалась наша кузина Кисси…
— Кайзерина в Париже? — встрепенулась Татьяна и даже обернулась к Виктору. — А я почему?..
— Потому что гуляла со своим Пабло, — перебил ее Федорчук.
Он откупорил шампанское, обойдясь без пиротехнических эффектов, и уже разливал благородный напиток по плоским фужерам.
— Она будет в зале… Так что пообщаетесь… позже. Но есть несколько неотложных дел. Баст передает для Москвы: Муссолини взбешен попыткой СССР разрушить "такие хорошие планы". Скорее всего, теперь одной авиацией дело не ограничится. Немцы обрабатывают дуче… Похоже итальянцы вмешаются, но объявлять войну СССР не станут. Немцы, по-видимому, тоже. Однако оружие и "добровольцы" будут в Испании уже скоро. Москве кроме того следует знать, что в Берлине и Риме очень внимательно следят за изменением тона московских газет и за слухами, которые достигают ушей сотрудников посольств в Москве. Геббельс прямо сказал на встрече с Гитлером, что в России следует ожидать волны политических репрессий, и что это может оказаться настоящим подарком для Германии в тот момент, когда СССР превращается в слишком активного игрока и в Чехословакии, и в Испании. Особые надежды возлагают на то, что сведение счетов в высшем руководстве СССР затронет армию. Уход нынешнего руководства РККА, и это после гибели Тухачевского — самого агрессивного и, к слову, лучшего стратега коммунистов, может облегчить достижение стоящих перед Германией целей.
— Ты все это наизусть запомнил?
— Нет, — снова улыбнулся Федорчук. — Это я сам так формулирую. Но ты должна передать именно это.
— Думаешь, не станут стрелять военных?
— А бог их знает, — пожал плечами Виктор. — Я им не доктор. Даже не санитар. Да, и еще. Гитлер взбешен переброской русской авиации в Чехословакию, но самое интересное, Муссолини — тоже. Они оценивают последние события, как переход СССР в наступательную фазу борьбы за мировое господство.
— О, господи!
— Отдельно следует отметить: немецкий МИД начал зондирование позиции Польши. Баст не исключает возможность военного соглашения. И более того, по мнению "компетентных аналитиков", если такой союз не будет заключен, то не по вине Германии.
— Тебе не страшно? — спросила Татьяна, рассматривая Виктора новым взглядом и поражаясь тому, как много она до сих пор в нем не видела, или не хотела видеть.
"Дура! Вот дура-то!"
Но чье же это сердце несется сейчас вскачь, заставляя испытывать недвусмысленное томление… там… там… и еще там? Девичье сердечко экзальтированной комсомолочки — старшего лейтенанта Жаннет Буссе, или ее собственное, Танино, — не такое уж и молодое? Хотя какие наши годы!
— Будет война, — теперь она не спрашивала. Вернее, — спрашивала о другом:
— Тебе не страшно?
— Я свое отбоялся, — просто ответил он и неожиданно улыбнулся, но уже своей, нормальной улыбкой, от которой в груди вдруг стало тепло, жарко, очень жарко…
— Давай, красавица, — сказал Виктор. — Готовься. Через четверть часа твой выход.
И война отодвинулась… Грим, платье… сигаретка "на посошок" и "пара капель" для куража, но в голове и груди такая суматоха, что куда там зазеркалью кабаре "Эрмитаж"! А потом она очнулась и удивилась: свет ламп прямо в глаза, и она уже на сцене, в левой руке все еще фужер с шампанским, а в правой — дымится сигарета. Но образ узнали, — и зал зашумел. По хорошему зашумел… понимать зал с полуноты она уже научилась.
"Ну и что же вам спеть, родные? — вдруг задумалась она, стремительно превращаясь в Викторию Фар и ломая программу. — Что тебе спеть, Кисси? — Татьяна разглядела-таки подругу даже сквозь слепящий свет юпитеров. — А тебе, Витя? — Федорчука она не видела, но чувствовала его взгляд из-за кулис. — Что?"
— Война, дамы и господа, — начала она, подходя к краю сцены, своим знаменитым "пятачковым" голосом с недетской хрипотцой.
— Вы разве не знаете? Вас еще не призвали, месье? Нет? Но это ничего не значит, не правда ли? Не призвали сегодня, так призовут завтра, потому что… война. Война за свободу, я имею в виду. Ведь вы меня понимаете, мадам? Да? Я так и знала. Ведь мы все здесь французы, так? Даже те, кто не родился от матери француженки и отца француза… А завтра… завтра война, и так хочется успеть… Ну, вы все понимаете, дамы и господа. Мы же здесь все взрослые люди, не так ли?
Она остановилась на мгновение, пытаясь понять — к чему весь этот монолог, и вдруг поняла, и начала переводить на французский слова песни, которую — так вышло — здесь еще никто не слышал.