Еще в Совке я готовил себе работу на возвращение. Целенаправленно стал отбирать позиции только в Нью-Йорке, наняв на эту поисково-рассылочную функцию девочку, и в сутки получал примерно по три звонка. В Харьков! Во что было до кризиса! Поступали звонки преимущественно ночью, и отвечал я на них нехотя, полон хороших снов и уверенный в том, что все организовал прекрасно и обманул судьбу. Но поток звонков стал затухать, деньги кончаться, и надо было возвращаться. Я отказался от хороших денег в Олбани, потому что это не Нью-Йорк, и от нескольких мест в Нью-Йорке, потому что они требовали командировок. Меня прельстило предложение русского рекрутёра приехать пожить в корпоративную квартиру в Нью-Йорке с целью поиска работы на месте. Через месяц я там очутился. Еще казалось, что все не так плохо, и я повторно отказался от того же Олбани. Частично поездка была для меня символичной, эдаким лимоновским хаджем. Но Лимонов ехал в Нью-Йорк и Париж завоевывать их, а я приехал получить. Устроиться. Я всегда тяготился самим образом зарплаты, жалования. Это означает довольствоваться пожалованным барином или генералом и служить верно за лучшее жалование. А вечером на пожалованное вести жизнь потребления. В моем возрасте уже самому пора раздавать жалование, занять позицию в городе или в мире.
Вот что я написал на прошлой неделе. Сейчас был в бассейне УайЭмСиЭй у Васи Сосисочника. Сколько народа всякого бессемейного, неприкаянного! Хоть и чистого, работающего, обеспеченного, но неприкаянного. Меня пугает мысль превратиться либо в переезжего шабашника, каким я почувствовал себя в Нью-Йорке, либо в такого местного постояльца всяких клубов, каким так не хотел бы чувствовать себя сейчас. Но я посмотрел в зеркало, и вижу, что уже похож. Меня машинально влечет ко всяким семьям и группам. Принесло, например, в прежнюю семью, где ничего не ладится. Стал я собирать какую-то семью-тусовку вокруг своего компьютерного бизнеса. Папа меня не понял и не усилил мою семью с этого края. Теперь я все больше вовлекаюсь в группировку с джавистами Женей и Стасом. Пока нет никакой материальной выгоды, я все же имею семью. Женя человек семейный, и Стас, хоть и молод еще, но его семейственность чувствовалась уже по телефону, когда на звонки отвечала прабабушка. Джон, человек явно достойный, имеет свое дело, построил себе среду и позицию в городе, семеен, оседл, растит детей, обеспечен, не авантюристичен, рачителен, но не меркантилен, имеет далекие цели. Вот только неряшеством от него веет. Эта одежда, бардак в доме и офисе. Вчера приходил грамотный компьютерщик Лео. Я слышал у него: «мы переехали». Значит, тоже есть семья. И позиция. Но нет своего дела. Работает хоть и среди своих, но по найму. И, опять же, его толстая рожа и жопа, и эти носки белые и одежда отвратная. Саша Сорокин, достойный, честный, амбициозный человек. Стал сисадмином с нуля. Вырастил дочерей сам, заработал и сберег деньги. Но тоже раскабанел, литературы не признает, живёт в клоповне, женщин вообще оставил. Владимир Янгель. Чист, эстетичен, целеустремлен, фанатичен развитием детей, свой бизнес, дом, позиция, достаток. Но бисексуал, педофил, с детьми груб, любви не видно. Устал продолжать. Это вопрос об идеалах. Идеале смерти, например, ветхозаветный в окружении благодарных внуков и новозаветный на кресте, где семя посеяно не в продолжении рода, а в мессианстве, в умах. А чего же я хочу и что смогу добыть? Меня уже тошнит от одного только ощущения чего-то развлекательного. Что происходит? Так жалко кончающихся уже ресурсов. К ресурсам. Настя имеет квартиру, и достаток к ней прилипает. Хоть она и потеряла мобильность, но обрастает. Вот красит ей мама. А у меня ребенок уедет, сотрудники обустроятся – и нет ничего. Книги пожелтеют. Потому-то так я сосредоточился на мечте о новых красивых детях, что они залог продолжения, увековеченья, смысла. Как, что делать?