Я, кстати, тоже чувствовал, что долго здесь находиться — верный риск. В том смысле, что зуд какой-то по телу начинался — так и манило подойти поближе. Вроде и страшно, а ноги сами переступали. Так бы и пробежался меж холмов! Не видно же ничего! Обычная каменистая долина. А если совсем уж долго тут находиться, то и голоса какие-то мерещились — все на каком-то непонятном наречии. А еще цокот копыт, бряцанье металлическое, шаги…
Первый раз, когда это нахлынуло на нас, мы словно мышата поджались. Только Скелетон с Викасиком криво так улыбались. Глядели в одну сторону и явно что-то видели. По их словам, там даже воздух, как над пожарищем вихрился. Что-то постоянно втягивалось или напротив выплывало: тени неясные, все из себя встопорщенные от колюще-режущего оружия, всполохи световые и плоть вроде бы бестелесная и при этом несомненно живая.
Скелетон выдал однажды, что Викасик видит порой вещи, что располагаются по ту сторону Излома. Только про это она предпочитала особо не распространяться. Да и мы особо не спрашивали, чтобы не наделать в штаны. То есть многие поначалу смеялись, но лишь до первых рассказов о призраках, что разгуливают ночами по коридорам Ковчега, о странных голосах, о волках и вепрях, дуроломом бредущих прямиком к нашему Излому. Я даже думал, что наша слепота — это вроде как защита. Наверное, здорово не видеть упыриную братию, что кружит вокруг нас. А вот Вика видела. И правильно, наверное, что помалкивала. А то нашлись бы герои, что пошли бы нырять в Излом один за другим. Честно сказать, и я бы давно упорхнул отсюда, если бы точно знал, что там будет лучше. Только кто же про такое расскажет?
Гольян, правда, докладывал, что был до него один беглец — Вахой звали. Тоже парнишка из продвинутых, вроде Скелетона. Характер задиристый, нервы дурные. И вот однажды Ваха то ли с преподами поругался, то ли вспомнил что, но только сбежал к холмам, побродил рядышком, нашел лазейку и нырнул. Ребята, что с ними были, рассказывали, что даже не вспышка была, а хороший такой взрыв. Их в стороны расшвыряло, лица огнем опалило. А паренек пропал. Был, и не стало. Словно и впрямь перепрыгнул в иной мир. Ну а поскольку там все здорово и весело, то тут же и забыл про Ковчег, про всех своих корешей. Тот же Гольян в это верил на все сто, а мы крепко поспорили, почему Ваха раздумал возвращаться. Многие полагали, что паренек просто погиб — попал скажем, в иную атмосферу, иную гравитацию — и загнулся. Кто-то возражал, что как раз наоборот. Дескать, какой смысл тянуть за собой других, если и так все славно. Типа, чего ж делиться? Странные, в общем, рассуждения. И я больше соглашался со Скелетоном, который считал, что возврат из того мира категорически невозможен. Во всяком случае, для всего живого. Вход, значит, пожалуйста, милости просим, если не кексуете, а вот с выходом — фигушки. И Изломы — это не тоннели в параллель, а нечто похитрее. Вроде магнитных воронок. И ты, значит, меняешься, и все вокруг. Может, даже на молекулярном уровне! Короче говоря, мутная тема. Я и голову особенно не забивал. Да и чего забивать, если все равно ничего не видишь. Плохо быть слепым среди зрячих. То есть иногда подумаешь — вроде даже и хорошо, а иногда кажется, что плохо. Вот и озера впереди я никак не мог учуять — как ни напрягался, как ни корячился. А уж когда разглядел, то и корячиться было поздно.
В общем, Хобот не соврал. Озеро Зыбун было не слишком большим, но и не маленьким. Как-никак подросло за десятилетия. Все живое растет, вот и оно росло. Дышало кислородом, глодало себе потихоньку берега и разрасталось. Специальные службы его барьерами огородили, — в этих барьерах оно и колобродило. Но с виду было обычное — вода как вода. Хотя… Было все-таки отличие. Если приглядеться — заметишь. Озеро не искрилось и не блестело под солнцем. Знаете, бывают такие блестки-чешуйки, от которых слезы текут. А тут ничего подобного не было. Пепельная такая водица. Все равно как при пасмурном небе. Только вот закавыка — туч-то на небе не было! И даже облаков не наблюдалось! Совсем-совсем. Солнце, значит, сияло во всю ивановскую, а вода не блестела.
— Пришли, — почему-то шепотом произнес Кайман, и это тоже было странно, поскольку утробный голосок Каймана раньше прочих стал ломаться, превращаясь в нечто взрослое и басовитое. Шептать он в принципе не умел, а тут, видимо, напрягся.