Лифт остановился на четвёртом этаже, и, не простившись, я покинула Гаврика. Теперь мне надо было найти комнату, номер которой был указан в моём пропуске, и, где мне, по-видимому, предстояло увидеть папу.
Найдя её, я всё ещё не могла поверить, что наша встреча состоится, и мне снова стало казаться, что со мной играют в какую-то чудовищную, злую игру. Я не знала, следует ли мне войти в эту комнату или я должна ждать, пока меня позовут, и вообще мне стало вдруг страшно в неё заходить.
Тут я обернулась, и в конце коридора увидела человека в штатском в сопровождении двух военных слева и справа от него. Я, почему-то очень испугалась, потом подумала, что если это папа и он неожиданно увидит меня, то ему будет очень трудно сдержаться и не броситься ко мне. Это могло иметь нежелательные последствия и нарушить установленный ход событий. Всё это молниеносно пронеслось в моей голове, и я непроизвольно быстро спряталась за колонной. И это действительно был папа, который всё приближался ко мне. Он был худой и очень бледный, однако на нём был чистый, отглаженный чёрный костюм. Я продолжала стоять за колонной и видела, как папа вошёл в комнату, где нам предстояло увидеться.
Мне было трудно удержаться от слёз, и потребовалось время для того, чтобы успокоиться, вытереть слёзы и прийти в себя.
Затем я решительно открыла дверь комнаты и с улыбкой появилась перед папой, который сидел на диване. Военные, которые его сопровождали, куда-то исчезли (по-видимому, в то время, когда я продолжала стоять за колонной).
В этой довольно большой комнате за письменным столом сидел военный, насколько мне помнится, в чине капитана. Я вежливо поздоровалась с ним и бросилась к папе. Он встал, обнял меня, и опять полились слёзы, которые смешивались со словами нежности и лаской.
Мы сели на диван, который был обит чёрным коленкором. Я поцеловала его, смотрела на дорогое мне лицо, на котором отражались радость и растерянность, недоумение и нежность.
Я понимала, что произошло настоящее чудо, вспомнила, что я должна ещё что-то сделать, но, захлёбываясь, продолжала рассказывать папе о тех своих действиях, которые, как мне казалось, надо было ему сообщить. Капитан мрачно молчал и не прерывал меня.
Я гладила папину голову, обнимала его и сама с трудом верила в эту осуществившуюся физическую близость с ним.
Наконец, я вспомнила о данном мне разрешении использовать буфет Большого дома. Тогда весьма самоуверенно я обратилась к капитану и нахально заказала из буфета всё, что мне пришло в голову: бутерброды с чёрной икрой, ветчиной, сёмгой, пирожные, шоколад, чай и фрукты.
НКВД-шник пытался сопротивляться моему нахальству, но я настойчиво говорила, что если он не выполнит моё требование, то он нарушит прямые указания Николая Васильевича, который заранее мне всё это разрешил.
Папу моё дерзкое поведение сильно испугало, он всё время повторял: «Леруня, хватит чая и хлеба, хватит, ну что ты, ничего больше не нужно».
Он подозревал, что добром это не кончится, и наверняка думал Бог знает что о моих отношениях с начальством присутствующего капитана.
Когда действительно принесли всю заказанную мной еду, папа не мог больше сдерживаться и ел её дрожащими руками, а по его лицу скатывались слезинки. Я продолжала рассказывать папе домашние новости про всех родных, сказала, что мама здорова, что я продолжаю учиться, получила разряды по разным видам спорта, играю на рояле любимого мною Шопена и что у меня есть хорошие, верные друзья. Свидание с папой продолжалось сверх всяких ожиданий удивительно долго, около двух часов.
Мои совершенно замёрзшие, взволнованные друзья уже обсуждали, как сообщить моей маме, что я исчезла в Большом Доме. Но вдруг они увидели меня выходящей из подъезда с радостным выражением лица. И они поняли, что всё удалось. Было это скорее всего в феврале 1940 года.
Через несколько месяцев после свидания с папой, в начале июня 1940 года, у нас дома раздался телефонный звонок, и мужской голос, смутно напомнивший голос Николая Васильевича, спросил: «Это Лера Троицкая?» — «Да», — ответила я с волнением и каким-то неожиданным и странным предчувствием.
«Лера Троицкая, встречайте своего папу». Возможно, я должна была что-то спросить или что-то сказать, но я просто потеряла дар речи и молчала — и трубку повесили…
И действительно, через 30–40 минут раздался звонок в дверь. На пороге стоял папа с мешочком за спиной. После радостной встречи он показал выданную ему справку при выходе из тюрьмы. В этой справке — было написано: