Всю ночь он заседал с вызванными должностными лицами. Активисты же, пройдя по деревне и запретив под страхом уголовного преследования уничтожать птиц, застряли у Мирона Сечкина, который всегда в эту пору гнал самогон. Поздно ночью один из активистов, комсорг колхоза "Изобилие", в довольно нетрезвом состоянии полез на сухое дерево посмотреть, уцелели ли там воробьи в гнезде и, свалившись, сломал ногу. Это была первая жертва новой эры. Ничего не поделаешь, построение эры без жертв не обходится.
-------
ГЛАВА V. ДЕЛА ИДУТ -- КОНТОРА ПИШЕТ
На следующее утро редактор Мостовой по заданию Столбышева разразился в "Орешниковской правде" гневной передовой: "Лицом к воробью!" Мостовой явно не считался с мнением самих птиц, ибо после вчерашней потасовки они предпочитали видеть человеческие спины вместо лиц. Но кто в Советском Союзе считается с мнением принадлежащего государству движимого и недвижимого имущества?
Огосударствленный воробей должен быть счастлив, что печатный орган власти выступил в его защиту, что он редко делал в отношении другого государственного движимого -- человека.
Будь воробей столько времени советским гражданином, как человек, он, наверное бы, от такого внимания расчувствовался и публично заявил, что, в знак благодарности правительству, он готов себя поставлять сверх плана в неограниченных количествах. Но воробьи не кричали ни "ура", ни "спасибо". Будучи умной птицей, они сидели в гнездах и не показывались на свет Божий. Тем временем в "Орешниковской правде" писалось: "Бережное отношение к воробью -- это забота о нашем светлом будущем. Но на пути к светлому будущему нам всегда будут вредить враги социализма и прогресса. Вчера некоторые враждебные элементы учинили дикую расправу над государственной птицей..."
Далее в статье громились "враждебные элементы", "враги социализма и прогресса", упоминалось о провокациях Уоллстрита, но имен преступников опубликовано не было, т. к. газета версталась ночью, а следствие по делу воробьеубийства началось только утром.
Всего по этому делу было арестовано четыре участника: три несовершеннолетних -- двенадцатилетний Юра, восьмилетний Толик и его сверстник Вова, и один совершеннолетний убийца -- Степа.
Все арестованные сидели в кабинете начальника милиции, лейтенанта Взятникова. Восьмилетние Толик и Вова громко ревели. Несовершеннолетний Юра дерзко смотрел на лейтенанта, а совершеннолетний Степа ковырял в носу и с открытым ртом рассматривал немигающим взором потолок. Сзади государственных преступников стоял милиционер Чубчиков. Он переминался с ноги на ногу или, вернее, с галоши на галошу. По унылому выражению его лица было видно, что официальная обстановка его тяготит. Чубчиков был человеком оперативной службы: он всеми фибрами своей милиционерской души рвался на простор -туда, поближе к избе Мирона Сечкина.
-- Не реветь! -- скомандовал Взятников, закончив писать на листе заголовок: "Протокол следствия по делу хищнического уничтожения запасов воробья". Подумав немного, лейтенант милиции зачеркнул слово "запасов" и каллиграфическим почерком надписал: "поголовья".
-- Не реветь! -- еще раз рявкнул Взятников, и Толик с Вовой, словно заслышав команду, набрали побольше воздуха в легкие и завыли сиренами.
-- О, Боже ж мой!.. Убивают!.. -- подхватило за дверьми трио бабских голосов. В кабинет стали ломиться.
-- Чубчиков, держи! -- скомандовал Взятников, но держать было уже поздно. Под настойчивыми ударами мощных форм прекрасного пола двери рухнули. Чубчиков, как муха, был прижат обширным задним местом одной из женщин к стене и были видны только его руки и ноги, болтающиеся беспомощно в пространстве. Мамаши вцепились в своих дитятей со всей яростью, дарованной им инстинктом защиты потомства. Толик и Вова, почувствовав помощь, заревели еще пуще, а Юра сконфузился и стал вырываться из объятий матери. В его планы никак не входило вмешательство родителей до того, пока он еще не успел нагрубить Взятникову. Степа же, выручать которого никто не пришел, т. к. он был круглый сирота и дитя мирское, почувствовав материнскую защиту, хотя бы косвенно относившуюся и к нему, вдруг заплакал, вытирая огромным кулачищем обильные слезы.
-- Не плачь, Степушка, -- успокаивала его бойкая толина родительница, -- и тебя вырвем у супостатов!
-- У-у-у! -- как мамонт заревел Степа, заглушая все другие звуки. Если до этого сквозь крики женщин и плач детей слова Взятникова были еле-еле слышны, то теперь было только видно, как он беззвучно открывал рот и таращил глаза от натуги. Взятников сообразил, что вести при таких условиях следствие нельзя, а потому в интересах дела и службы вытолкал ревущего Степу на улицу. Как только Степа очутился на свободе, он мгновенно умолк и, показав язык своему вынужденному освободителю, убежал. В это время в кабинет начальника милиции вошел Столбышев.
-- Гм! Того этого... сознаются?
-- Ирод ты проклятый! Бесстыжие глаза твои! -- сразу же обрушилась на него толина мама. -- Детей малых начинаете арестовывать!.. Из-за поганых воробьев!.. Совести и креста на вас нету!..
-- Товарищ Взятников, запишите в протокол оскорбления, нанесенные, так сказать, представителю власти и, того этого, государственной, так сказать, птице!..
-- Пиши!.. Пиши!.. -- ехидным тоном перебила его толина мама. -- Запиши еще, что Столбышев приказал мне отвезти из колхозного амбара мешок пшеницы полюбовнице Райке-секретарше и приказал записать ту пшеницу, как скормленную на кур.
-- Гм, того этого, я попрошу без личностей...
-- А еще можешь записать...
-- Отставить записки! -- возмутился Столбышев. -- За что людей арестовали? И не стыдно тебе, Взятников, того этого, арестовывать малолетних, не понимающих, что они творили? Они, так сказать, жертвы провокации врага. Надо быть справедливым, так сказать!
Флюгер настроений Столбышева так быстро повернулся на сто восемьдесят градусов, что даже опытный Взятников и то оторопел. Он хотел уже было сказать, что он арестовывал по прямым указаниям Столбышева, но, заметив его усиленное подмигивание, отпустил арестованных, объявив им официально, что они признаны следствием невиновными.
-- Ты, Взятников, пойми, того этого, -- объяснял ему потом Столбышев, -- дело с воробьепоставками, это -- небесная, так сказать, благодать. На этом можно, того этого, карьеру сделать! Я в область специально ничего не докладывал о задании из Москвы. Узнают -- и сразу примажутся к нашей славе, а если еще, того этого, попадут в их руки протоколы с разными, так сказать, штучками, то нас с тобой сразу же выпрут, и не видать нам с тобой ни орденов, ни славы, как своих ушей.
-- Так вы же сами говорили, что на деле с воробьеубийцами можно сделать карьеру?!
-- Что упало, то пропало. Не гонись, того этого, за двумя зайцами! -поучал Столбышев. -- С тебя хватит и того, что я сочиню рапортец о бдительности органов милиции, сохранивших все поголовье воробья в Орешниковском районе от возможных уничтожении врагом. А кто в Москве знает, сколько у нас, так сказать, было воробьев в наличии? Понял?
-- Понял!
-- То-то ж! Дела идут, контора, так сказать, пишет!
Контора действительно писала.
Семена бюрократизма носятся в атмосфере с тех пор, как пещерный человек камнем на камне выбил первый иероглиф. Витая над миром, семена бюрократизма падают на различную почву и везде дают всходы. На почве частной собственности семена бюрократизма чахнут. Для их успешного роста нужны удобрения в виде денег, а реакционеры-капиталисты по своей ужасной привычке, замеченной Марксом, любят накапливать капитал, но не любят его зря выбрасывать. На почве государственных учреждений семена бюрократизма прорастают хорошо и даже дают плоды: волокиту, путаницу, наплевательское отношение бюрократа к кормильцу-налогоплательщику и прочее, что сильно укорачивает жизнь налогоплательщика, оставляя ему в утешение право на злорадство: "умру и не буду платить на содержание бюрократии!" Так происходит в каждом нормальном государстве.