Тельма перебила его, положив свою ручку на его руку жестом, выражающим сожаление и в то же время словно прося его замолчать. Это простое движение было удивительно изящным, естественным и в то же время невероятно милым. От него кровь вскипела в жилах Эррингтона и резко ускорила свой бег.
– Пожалуйста, не делайте глупостей, – сказала она с большим достоинством и в то же время с явным желанием загладить случившееся. – Разве вы не видите, что мой отец сожалеет о том, что произошло? Разве мы зря пили вино из одного бокала? Неужели все напрасно? Вино было выпито до последней капли. Как же тогда мы можем, если мы друзья, расстаться так холодно? Отец, тебе должно быть стыдно. Ведь эти джентльмены впервые в Альтен-фьорде и ничего не знают ни о мистере Дайсуорси, ни о других людях, которые здесь живут. И когда их корабль снова уплывет за моря, к родным берегам, что они будут думать о тебе? Будут ли они вспоминать о тебе как о человеке с добрым сердцем, который помог сделать их пребывание здесь приятным? Или как о том, кто впадает в гнев без видимых причин, не помня о законах гостеприимства?
Бонд слушал укорявшую его дочь, словно суровый старый лев своего укротителя, не в состоянии решить, что делать – успокоиться или же наброситься на него. Затем он утер брови, на которых выступили бисеринки пота, и оглядел всех, кто находился в комнате, со сконфуженным лицом. Решив сменить гнев на милость, он глубоко вздохнул, сделал два шага вперед и протянул руки Эррингтону и Лоримеру, каждый из которых ответил ему теплым пожатием.
– Что же, молодые люди, – сказал он, – извините меня за мои слова! Простите и забудьте! Это самый большой мой недостаток – уж больно я вспыльчив. Хоть и стар вроде уже, а все же недостаточно стар, чтобы быть терпеливым и спокойным. А когда я слышу имя этого подлеца Дайсуорси – клянусь вратами Вальхаллы, я так злюсь, что, кажется, готов разрушить собственный дом! Нет, нет, не торопитесь уходить! Что, сейчас около десяти? Ну ничего, ночь здесь все равно что день, вот увидите – не имеет значения, когда человек ложится спать. Пойдемте посидим немного на крыльце. Заодно я там побыстрее остыну. Тельма, дитя мое! Я вижу, ты смеешься над вспыльчивостью своего старого папаши! Ну ладно, ладно. В конце концов, разве все это не из-за того, что я за тебя беспокоюсь?
Продолжая держать Эррингтона за руку, Гулдмар повел всю компанию на красивое крыльцо. Лоример шел позади всех с пылающим лицом – выходя из комнаты, он успел поднять маленький букетик маргариток, который давно заметил лежавшим на полу. С чувством странного удовлетворения он быстро спрятал его в нагрудный карман, хотя до этого вовсе не думал о том, чтобы его сохранить. Затем он лениво оперся о край оконного проема, увитого розами, и стал смотреть на Тельму. Та поставила низкий стул у ног отца и села на него. Со стороны фьорда потягивал легкий освежающий ветерок, от дуновения которого что-то таинственно шептали ветви сосен. На небе там и тут виднелись небольшие пушистые облачка. Воздух был наполнен пением птиц. Старый Гулдмар испустил глубокий вздох, словно приходя в себя после своей недавней вспышки и чувствуя облегчение.
– Я скажу вам, сэр Филип, – произнес он, поглаживая локоны своей дочери, – я скажу вам, почему я терпеть не могу этого злодея Дайсуорси. Вам будет полезно это знать. Эй, Тельма! Зачем ты пихаешь меня в колено? Ты боишься, что я снова могу обидеть твоих друзей? Нет, я уж позабочусь о том, чтобы этого не произошло. Так вот, первым делом я хочу спросить, какой религии вы придерживаетесь? Впрочем, я знаю, что вы не лютеране.