– Да! – негромко пробормотал он себе под нос. – Вас превратят в стадо заблудших овец, ваши души сгорят, как подожженное жнивье, и вы будете полностью уничтожены. – Дайсуорси сделал небольшую паузу и промокнул потный лоб чистым, надушенным носовым платком, а затем продолжил: – Да! Тех, кто поклоняется ложным поддельным святыням, предают анафеме. Они будут есть пепел и пить желчь! Дадим же им возможность покаяться и исправиться, дабы гнев Господа не превратил их в соломинки, уносимые ветром. Покайтесь! Иначе вы будете брошены в огонь, который никогда не погаснет. Ваша красота вам никак не поможет, знания вам никак не помогут, не помогут покорность и смирение – потому что адское пламя горит всегда, оно неизбежно настигает нечестивцев и уничтожает их…
Тут мистер Дайсуорси слишком глубоко погрузил в воду одно весло и, как говорят у гребцов, «поймал леща», затем резко повалился назад и оказался лежащим на дне лодки в весьма неблагопристойной позе. Медленно приподнявшись и снова усевшись на банку, он сконфуженно огляделся и впервые за время своего плавания заметил, что пространство фьорда выглядит странно пустым. Чего-то в той картине, которая предстала его глазу, явно не хватало. Он сразу же понял, чего именно – английская яхта «Эулалия» снялась с якоря и ушла.
– Бог мой! – довольно громко воскликнул мистер Дайсуорси. – Какое внезапное отплытие! Хотелось бы знать: молодые люди, прибывшие на яхте, убрались отсюда совсем или еще вернутся? Приятные ребята, очень приятные! Легкомысленные, пожалуй, но приятные.
На губах священника появилась благожелательная улыбка. Он не помнил ничего, что было после того, как он опустошил принадлежавшую молодому Макфарлейну флягу виски «Гленливет», и понятия не имел, что его практически отнесли из его сада в гостиную его временного жилища, где бросили на диван и оставили отсыпаться после допущенного излишества. Ни малейшего представления не имел он и о том, что проболтался о своих намерениях по отношению к Тельме Гулдмар, а заодно и совершенно открыто, без утайки изложил свои «религиозные» взгляды. Не подозревая обо всем этом, он снова принялся грести и еще примерно через час нелегкой работы веслами добрался до цели своего путешествия. Подойдя к небольшому пирсу, он привязал там лодку и с величавым видом человека, буквально олицетворяющего добродетель, неспешно, но решительно подошел прямо к входной двери дома фермера. Дверь, вопреки обыкновению, оказалась закрытой, а сам дом выглядел пустым – изнутри не доносилось ни звука. Стоял разгар дня, и солнце пекло так немилосердно, что даже певчие птицы на какое-то время умолкли, прячась на ветках в тени листвы. Цветки вьющихся роз, оплетающих крыльцо, под действием солнечных лучей слегка поникли. Вокруг было слышно лишь воркование голубей на крыше и легкое журчание ручейка, который сбегал по слону холма и протекал по участку неподалеку от дома. Несколько удивленный, но ничуть не смущенный тем обстоятельством, что жилище фермера выглядит так, словно его обитателей нет дома, мистер Дайсуорси громко постучал в дубовую дверь костяшками пальцев, поскольку такого современного устройства, как дверной звонок или колокольчик, нигде не было. Выждав некоторое время и не получив ответа, священник постучал еще несколько раз, соблюдая определенные временные интервалы и при этом бормоча себе под нос ругательства, которые, безусловно, пастору ни в коем случае произносить не следовало. Наконец дверь резко распахнулась, и перед священником возникла розовощекая, со спутанными волосами Бритта. Причем вид у нее был уж никак не вежливый и не любезный. Ее круглые голубые глаза дерзко блестели, обнаженные полные руки с покрасневшей кожей, на которой виднелись остатки мыльной пены, упирались в крепкие бедра – словом, выглядела Бритта весьма вызывающе.