Впрочем, когда он снова принялся устало работать веслами, его мучило и тревожило еще одно соображение, из-за которого он пришел в совершенно недопустимое для христианина состояние уныния. Будучи лгуном и лицемером, он, тем не менее, не был глупцом и прекрасно понимал психологию людей и сложившуюся на данный момент ситуацию. Он осознавал тот факт, что Тельма Гулдмар исключительно красива, и совершенно не сомневался в том, что ни один мужчина не может смотреть на нее без восхищения. В то же время до сих пор она оставалась вдали от людских глаз – вблизи владений Олафа Гулдмара из людей мужского пола появлялись лишь заготовщики сена и рыбаки, которых совсем немного. Он, Дайсуорси, был исключением. Располагая рекомендательным письмом от священника, постоянно обслуживающего приход, и заменив его на какое-то время, он довольно активно навязывал свою компанию старому фермеру и его дочери, хотя и знал, что является для них крайне нежеланным гостем. Он по крупицам собрал о них всю информацию, какую только возможно. Выяснил, что Олаф Гулдмар, исходя из каких-то своих интересов, избавился от жены, убив ее; что никто не знал, откуда была родом его жена и откуда она вообще взялась; что Тельма каким-то таинственным образом получила образование и знала много разных вещей о других странах и землях, о которых никто из местных жителей и понятия не имел; что ее считали ведьмой и верили, что она заколдовала несчастного Сигурда, лишив его рассудка; и, наконец, что никто не мог сказать и того, откуда взялся сам Сигурд.
Выслушав с большим интересом все эти местные байки, мистер Дайсуорси, который в душе всегда был больше материалистом, пришел к выводу, что сложившаяся ситуация предоставляет ему широкое и весьма удобное поле для действий. Он мог попытаться покорить и сломить злой дух, поселившийся в ведьме; обратить ее в святую и созидательную лютеранскую веру; спасти ее душу для Господа, а также воспользоваться ее прекрасным телом – в личных целях. Таковы были благочестивые цели мистера Дайсуорси. Он не имел конкурентов, которые могли бы ему помешать, и к тому же располагал большим количеством времени для обдумывания и реализации своих планов. Так он считал. Он не был готов к появлению на сцене сэра Филипа Брюса-Эррингтона – молодого, привлекательного, хорошо воспитанного мужчины, к тому же обладающего большим состоянием, которое могло послужить серьезной поддержкой любым его намерениям, если бы таковые появились.
«Как он мог узнать о ней и найти ее? – напряженно раздумывал преподобный Чарльз Дайсуорси, налегая на весла и выбиваясь из сил. – А этот грубый мужлан, язычник Гулдмар, еще делает вид, что терпеть не может иностранцев!»
От этих размышлений в душе священника закипало праведное возмущение, отчего его обрюзгшее лицо, и без того красное от физических усилий, краснело еще больше.
– Пусть она бережется, – негромко пробормотал он себе под нос с неприятной ухмылкой. – Пусть бережется! Есть много способов сбить с нее спесь, сделать так, чтобы она умерила свою гордость! Сэр Филип Эррингтон, должно быть, слишком богат и чересчур известен в своей стране, чтобы захотеть жениться на девушке, которая, в конце концов, всего лишь дочь фермера. Он может позабавиться с ней, да! И тем самым он мне поможет. Чем больше грязи будет выплеснуто на ее имя, тем лучше для меня. Чем больше позора на ее голову, тем больше она будет нуждаться в спасении и очищении, и тем большую благодарность она будет испытывать по отношению ко мне. Одно слово Ульрике – и скандал распространится по всей округе. Терпение, терпение!
Немного ободренный собственными рассуждениями, хотя и все еще ощущая болезненную обиду из-за того, что его оскорбили и унизили, священник продолжал грести, то и дело поглядывая, не вернулась ли «Эулалия», но место стоянки яхты все еще пустовало.
Между тем, пока священник обдумывал свои замыслы, совсем другие планы обсуждались в маленькой полуразрушенной каменной хижине, стоящей позади группы деревьев на унылом склоне холма на самой окраине Боссекопа. Место в самом деле выглядело весьма тоскливо – на сухой почве почти ничего не росло, даже вся трава вокруг пожелтела, а строение выглядело так, словно в него ударила молния. Эту жалкую лачугу в качестве места встречи выбрали две женщины. Одной из них была служанка священника, угрюмолицая Ульрика. Она в подобострастной позе сидела на земляном полу, у ног другой участницы разговора – высокой дамы в возрасте весьма импозантной внешности, которая стояла над Ульрикой и смотрела на нее сверху вниз со смешанным выражением злости и презрения. В хижине царил полумрак, поскольку крыша все же была недостаточно сильно разрушена, чтобы пропускать дневной свет. Солнечные лучи проникали внутрь строения сквозь отверстия в кровле, имевшие разный размер и форму. Они довольно ярко освещали осанистую фигуру стоящей женщины и ее увядшее лицо с резкими чертами. Ее глубоко запавшие глаза, чем-то напоминавшие глаза хищной птицы, злобно сверкали.