– А зачем здесь другая женщина? – просто, как ни в чем не бывало, спросила Тельма. – Разве это обязательно?
– Конечно, нет! – торопливо и с явной радостью заявил Лоример. – Я уверен, что мы сможем развлечь вас, мисс Гулдмар.
– Вот как? – сказала она и слегка пожала плечами жестом, чем-то напоминающим тот, который характерен для француженок. – Вообще-то я привыкла развлекаться сама! Мне уже весело, так что вам не стоит беспокоиться!
Когда девушку представляли Дюпре и Макфарлейну, она в обоих случаях сделала старомодный, изящный, весьма учтивый книксен, отчего оба вдруг почувствовали себя едва ли не самыми неуклюжими молодыми людьми на свете. Макфарлейн разозлился на собственные ноги, которые, как ему показалось в этот момент, слишком длинны. Что же касается Дюпре, то он, хотя и поклонился в ответ именно так, как принято кланяться в Париже, решил, что этот жест нелеп и неуместен. Тельма же в обществе молодых людей вела себя свободно и раскованно. Она смеялась их шуткам, всякий раз внимательно и без всякого смущения глядя на того, кто в данный момент был центром внимания, с живым, неподдельным интересом слушала их рассказы о рыбалке и походах в горы. При этом она, в свою очередь, сама описывала им местные потаенные бухточки, ручьи и водопады, о которых они понятия не имели и названий которых никогда не слышали. Впрочем, молодых людей очаровала не только Тельма, но и ее отец, Олаф Гулдмар. Могучий старый язычник находился в прекрасном настроении, ему явно все нравилось, и он тоже рассказывал интересные и забавные истории и смеялся – весело, заразительно, от всей души и с такой непосредственностью, что было ясно, что скучать в его обществе просто невозможно. Разумеется, ни у самого Эррингтона, ни у кого-либо из его товарищей даже мысли не возникало о том, чтобы всерьез отнестись к тому, что рассказывал о фермере и его дочери мистер Дайсуорси.
Компания целый день провела в плавании, во время которого яхту вел Вальдемар Свенсен. На его лице было весьма красноречиво написано удивление, которое вызвало у него появление на борту «Эулалии» Гулдмара и его дочери, но он из осторожности предпочел никак не комментировать этот факт. Фермер дружески поприветствовал его как старого знакомого – правда, тоном, которым обычно хозяева разговаривают со слугами. Тельма же тепло улыбнулась ему – но и в этом случае была четко обозначена некая черта, граница между людьми, занимающими более высокое и более низкое положение, и ни одна из сторон не обнаружила никакого желания эту границу нарушать. Во время плавания Дюпре несколько раз случайно переходил на французский, и Тельма, к его удивлению, отвечала ему на том же языке, хотя и с не совсем правильным, чересчур мягким произношением. В какой-то момент разговора она воскликнула по-французски «чудесно!», и в этом слове можно было уловить диалект, на котором говорят в Провансе. Дюпре принялся расспрашивать девушку и выяснил, что она училась в монастырской школе в Арле, а французский язык изучала, общаясь с монашками. Отец Тельмы, услышав, что разговор идет о ее учебе, добавил: