– «Не получа-ается»… – презрительно протянул Цунь, слезая с подоконника. – У всех получается, только у него одного не получается! Интеллигент хренов. Пошли, покажу, фиг с тобой. Наберут детей в армию… – с удовольствием проворчал он, шагая к туалету, и скрылся за дверью.
– С-сука! – донесся вдруг из-за двери его сдавленный стон. Маргус кинулся следом.
– Сергей, что случилось?
– Что случилось?! Ты что, блин – в натуре дурак, или прикидываешься?! – Серегин взгляд беспомощно метался:
– по белоснежным, словно только что с завода, фаянсовым изделиям;
– по лучившимся хирургической чистотой кафельным стенам и плиточному полу;
– по вымытым (!) стеклам и свежевыкрашенным (!!!) рамам и кабинкам.
Даже запах теперь здесь витал – отнюдь не сортирный. Такой запах вполне подошел бы для новенькой квартирки сказочных молодоженов. Чистотой пахло, свежестью и только что законченным, любовно сделанным ремонтом.
– И сколько же ты тут мудохался? – тоскливо глянул на часы Колдин. Небось, подъем скоро… Не понял. Даже часа не прошло. Часы встали, что ли?
– Ты сказал: чтоб чисто было, и я сделал, – осторожно проговорил Маргус. – Плохо, да?
– А краску-то ты где откопал, чмо ты дюралевое? – продолжал горевать Цунь.
– Там, в «загашнике». Под тряпками нашел. Я подумал – окна тоже покрасить хорошо, они совсем некрасивые стали, – оправдывался бедный киборг. – А очки не горят. Я сколько ни пробовал – никак.
– А как ты пробовал? – начал приходить в себя Колдин, – Покажи!
– Вот, смотри… – склонился над унитазом Ауриньш. – Как ты сказал…
Он сыпанул на мокрый фаянс пригоршню кирпичного порошка и принялся стремительно растирать его тряпкой, свернутой тугим жгутом. Впрочем, «стремительно» – не то слово. Рука киборга двигалась с такой скоростью, что казалась размытой. Запахло горелым.
– Вот, – остановился Маргус, – тряпка гореть начинает, а очки – нет. Только в одном месте чуть-чуть оплавилось, и все. Я не знаю, как сделать…
– Ладно, угомонись, – вздохнул Цунь. – И так сойдет…
Маргус выбросил обугленную тряпку в мусорный ящик с кривоватой надписью «Make me empty», ополоснул унитаз, вмиг засиявший снежной белизной и осторожно спросил:
– Сергей… А почему ты рассердился?
– Почему, почему… По кочану, блин! Ты что – не врубаешься?!
– Нет… Не врубаюсь.
– Ну ёптыть, Маргус!.. Сейчас дежурный глянет на твой сортир и на мой умывальник, и что? Задерет меня по самые помидоры! Скажет: чтоб так же было! Да я же сдохну в этом умывальнике… – всхлипнул Цунь от жалости к себе.
– А ты разве так не сможешь? – искренне удивился Маргус.
– Да я же не железный, как некоторые! – Цунь уже готов был дать в морду этому недоумку.
– Ну… если разрешишь, я могу тебе помочь, – нерешительно предложил Ауриньш, – Это не будет являться нарушением дисциплины?
– Не будет являться, – быстро успокоился Цунь. – Ладно, уговорил. Короче, смотри, что тут сделать надо…
Полчаса спустя Цунь скромно, но с достоинством доложил дежурному по роте о том, что порядок на вверенных объектах наведен.
– Че-го?! – оторопел от такой наглости дежурный. – Ты? Мне? Хочешь сказать? Что уже все отхерачили?!
– Так точно, товарищ сержант, – ответствовал Колдин тоном Курчатова, докладывающего Сталину о создании атомной бомбы. – Все сделано, разрешите представить?
– Ах ты, мой хороший! – расплылся в каннибальской улыбке сержант. – Ну, идем, солнышко, идем… – и, облизываясь, дежурный проследовал в санузел, предвкушая скорую расправу над оборзевшей салажней. Цунь скромно шагал следом – а что такого, ничего особенного, ну, навели порядок, подумаешь…
Из санузла сержант выплыл с отвисшей челюстью и воззрился на дневальных растерянным взглядом.
– Ну ни хера себе вы гиганты! – наконец, выдохнул он.
Колдин скромно сиял. Ауриньш соображал: хвалит их дежурный, или наоборот?
– Так, я не понял – почему порядок не наводится? – возник из коридора старшина, страдающий ранней бессонницей.
– Да уже навели, в общем, – быстро вышел сержант из ступора. – Я проверил: кое-где еще недостатки устранят, а так – ничо, потянет.
– Д-да? – язвительно глянул на него Фомин. Дескать, добр ты больно, сержант, дешевый авторитет хочешь заработать у желторотиков…
С этой мыслью он шагнул в туалет. Да там ее и оставил. Но все же самообладание у Фомы было, чего говорить.
– Ну что, студенты – будем считать, реабилитировались, – снисходительно изрек он. – Бардака еще много оставили, но вообще стараетесь, вижу.
– Так требую же! – весело возмутился дежурный. Дескать, успех подчиненного – в первую очередь заслуга командира.
– А как же, – тонко ухмыльнулся Фомин. – У успеха отцов до фига, знаем… Ауриньш!
– Я! – вытянулся Маргус.
– Первый раз в наряде?
– Так точно.
– Внеочередное увольнение тебе от меня, молодец.
– Ну дык ёптыть, моя же школа, товарищ старшина! – нагло встрял Цунь. Каким-то образом он уже начал просекать, что скромность и карьера – понятия несовместимые.
– А тебе еще надо наряд до конца дотащить без залетов, понятно? Ладно, если до смены все у вас будет нормально – оба в субботу в город пойдете. Завтра перед строем объявим.
И, не сговариваясь, чумазые и пованивающие тем, чем должны пованивать дневальные после уборки сортира, парни вытянулись и гаркнули искренне и вдохновенно:
– Служим! Советскому! Союзу!
Глава 5. Кабальеро
Надо представлять себе, что такое увольнение для первокурсника девятой роты. По уставу разрешается отпускать в увольнение одновременно не более трети личного состава подразделения. В роте четыре курса. Вопрос: кто больше нуждается в увольнении? Старшекурсник, которому и… ну, скажем, в библиотеку сходить надо – для курсовой работы материал подобрать, и невесту присмотреть пора – выпуск не за горами, и к относительно вольной офицерской жизни пора уже помаленьку привыкать, да и вообще – он что, в свое время в казарме не насиделся? Или балбес-первокурсник, который в город ходит только для того, чтобы в пельменной пожрать до отвала (будто его, паразита, в училище не кормят!), да по своей лопоухости попасться патрулю с нарушением формы одежды или с кружкой пива в тощей лапке – обеспечив тем самым командира внеплановым клистиром?
Поэтому в увольнение заслуженно ходят преимущественно старшекурсники, отдавая желторотикам на растерзание свой ужин – они и тому несказанно рады. Словом, легче представить бомжа в «Кадиллаке», чем первокурсника девятой роты в увольнении.
Можно себе представить, как готовились Цунь с Маргусом к этому событию. «Войну и мир» читали? Сборы Наташи Ростовой на первый бал помните? Так вот ерунда эти сборы по сравнению с подготовкой первокурсника к увольнению.
…До построения увольняемых еще полчаса, а два счастливчика уже тихо сияют, не смея присесть, дабы не помять парадных брюк, отутюженных до фанерной твердости. Цунь одолжил у кого только можно кучу значков, расторговав свое масло на две недели вперед, и самодовольно косился на грудь, увешанную наградами, почти как у генсека-бровеносца. Китель Маргуса был девственно чист.
– Ну, ты ваще, Марик! – критически оглядел его Колдин. – Что, ни одного значка найти не смог?
– А зачем? – не понял Ауриньш. – Мне еще ничего не давали.
– Уй, да ладно! Офигенно честный, что ли? – поморщился Цунь. – На вот, хоть моего «разника» нацепи! – он великодушно достал из тумбочки свой знак парашютиста со скромной единичкой на подвеске (себе он уже привинтил почетный знак «парашютист-отличник» с накладной цифрой «50», одолженный у Мамонта за две пайки масла и воскресные яйца).
– Я еще не прыгал, так нельзя, – скромно отверг Маргус щедрый дар.
– Да фигня какая, прыгнешь еще! А то что такое: десантник – и без знака!
– У меня в военном билете этот знак не записан, – заупрямился Ауриньш. – Патруль может проверить, и будет нехорошо.