ГЛАВА IX
ФИЛАТОВ ЛЕТИТ В БЕЛГРАД
17 марта Филатов вылетел в Белград. Он следил за событиями по новостям, надеясь, что бывшего сербского лидера похоронят все-таки в России и никуда ехать не придется. Но когда по телевизору показали, что его сын Марко получил тело отца в Гааге и отправил самолетом в Белград, стало ясно — лететь придется.
Он подивился иронии судьбы Слободана, которая устроила все так, что его жена и сын приехать проститься не могут, а он, чужой человек, — может. Случайно это вышло или преднамеренно, но на жену и сына Слободана на родине были заведены уголовные дела, и в случае приезда им грозил арест. Это обстоятельство играло на руку властям. Похороны в присутствии семьи, да еще если бы эта семья захотела выступить и обвинить власти Сербии в выдаче его трибуналу, могли перерасти в акт политического протеста.
Людей на пятничный дневной рейс до Белграда — один из двух, второй вылетал вечером — было немного. И в зале, и потом возле трапа Филатов все искал глазами Марко или Миру, но так их и не увидел. Он знал, что их и не будет, но все же было интересно — а вдруг проблема как-то разрешится и им позволят приехать?
Судя по их отсутствию, приехать не позволили. То есть приехать не возбранялось, но власти не дали гарантий безопасности и беспрепятственного возвращения обратно в Россию. Филатов на мгновение представил себя на их месте и ощутил бессилие человека перед государством, которое на него ополчилось.
Он летел бизнес-классом. Места по соседству заняли Геннадий Зюганов, Сергей Бабурин, Константин Затулин, другие известные персоны. Все представители основных думских партий были в сборе. Он отметил большое количество корреспондентов центральных телеканалов и крупных газет. Был Андрей Колесник из «Коммерческого вестника». Они кивнули друг другу.
Основную массу пассажиров составляли сербы. Филатов попытался определить, кто из них летит на похороны Милосовича, а кто — по своим делам, и не смог. Наверное, в основном летели по своим делам. Сербы возвращались домой из Москвы, а русские летели в Сербию по работе.
Когда самолет набрал высоту и всем позволили отстегнуть ремни, стюардесса поставила для пассажиров фильм. Случайно так получилось или нет, но Филатов с удивлением узнал голливудский триллер «Загнанный» с Бенисио дель Торо в главной роли. «Неподходящее развлечение», — подумал он и стал ждать, что будет дальше.
Дель Торо играл в фильме бравого американского спецназовца, воевавшего против сербов в Косово и в итоге тронувшегося рассудком. При этом сербы только то и делали, что на фоне пожара расстреливали «мирных» мусульман, а актер крался ящерицей по стене, чтобы восстановить «справедливость».
Как попал антисербский фильм в самолет, совершающий рейсы в Белград, оставалось только догадываться. Возможно, самолет раньше летал в другие страны и фильм сохранился с того времени.
Когда киношный командир сербов спросил у своих подчиненных, сколько еще албанцев в деревне осталось в живых, настороженно молчавшие пассажиры в задних рядах не выдержали. Один из них встал, подошел к проводнице и что-то негромко, но довольно резко сказал ей по-сербски. Она кивнула, ушла за перегородку и поставила другой фильм. В микрофон извинилась за технические неполадки. Обстановка в салоне разрядилась.
Филатов оглянулся. Геннадий Зюганов разговаривал с Сергеем Бабуриным, а место рядом с Константином Затулиным пустовало. Он подумал, не подсесть ли к тому и не пообщаться ли, но потом передумал. «Наговорюсь еще, — решил он, — будет время». И опять ошибся. Он не мог знать, что времени для общения с коллегами у него в Белграде почти не останется.
Новый фильм был неинтересным, и Филатов начал сочинять речь, которую завтра скажет на похоронах Слободана. Обычно речи слагались у него в голове сами собой по мере надобности, и Филатов никогда специально не готовился, но сейчас ему хотелось произнести слова прощания особенно проникновенно.
«Дорогой Слободан! — начал Филатов. — Пять лет назад, когда тебя вероломно, вопреки всем международным правилам и канонам, отдали в руки неправедного и якобы международного суда в Гааге, созданного, по сути дела, для расправы, никто и представить себе не мог, что дело обернется таким образом».
Он задумался. В голове теснилось несколько фраз, и патетические интонации в них усиливались. Ему же хотелось избежать особого пафоса. Ведь он ехал не для того, чтобы призвать толпу на баррикады, а чтобы отдать дань памяти последнему герою Сербии времен балканской империи. Времена эти закончились, больше не вернутся, и будоражить народ было ни к чему. Он потянулся к портфелю за блокнотом и ручкой, но почувствовал, что его начало клонить в сон.
Он откинул спинку кресла, закрыл глаза, и вскоре сон сморил его. Это был странный самолетный сон, наполненный гулом двигателей и балансированием меж ду дремой и бодрствованием.
Он слышал, как стюардессы начали разносить обед, но решил не просыпаться. Он не очень любил самолетные обеды и всегда пропускал их без сожаления, если хотелось спать. Это вызывало недоуменные взгляды соседей, обычно добросовестно съедавших все без остатка. Самолетная еда для Филатова была сродни еде в лесу на пикнике. Там тоже со свистом уходило то, на что дома и смотреть бы не стал.
Потом гул двигателей постепенно затих, и сон стал настоящим.
ГЛАВА X
РИТУАЛЬНЫЙ ЧУМ В КВАРТИРЕ
Сон Филатову приснился чудной, но в то же время подобающий случаю — о похоронах. К его изумлению, оказалось, что похороны происходят прямо в его московской квартире, которую он за ненадобностью, поскольку жил за городом, сдал нескольким представителям северных народов. И вот спустя какое-то время он приехал посмотреть, все ли в квартире в порядке.
— А, начальника! — радостно поприветствовал его открывший дверь квартирант. — Давай заходи! Похороны у нас!
Филатов с опаской вошел и огляделся. Народы за это время обжились и увеличились численно. То ли к ним подъехали родственники из тундры, то ли они общими стараниями улучшили демографическую ситуацию. Как бы там ни было, их стало заметно больше.
В каждой комнате стояло по чуму, а окна, несмотря на начало марта, были распахнуты настежь. Из самой большой комнаты доносилось нестройное хоровое пение и бой в бубны. Филатов остановился в проходе.
Несколько человек в комнате исполняли ритуальные пляски вокруг покойника, который лежал у чума, с ног до головы завернутый в шкуры. Филатову объяснили, что в этой пляске рассказывается о жизни усопшего и его свершениях — как он охотился на моржей, вступал в схватки с белыми медведями и добывал в море китов. По пляске выходило, что усопший при жизни был отчаянным малым, настоящим сорвиголовой. Сам он лежал неподвижно и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть ту хвалу, которую ему воздавали.
В конце церемонии покойника занесли в чум, затем зашили полог моржовыми жилами и сказали, что теперь он принадлежит духам. Собственно, он и сам уже дух.
Поминки были скромными — настойка из веселящих тундровых грибов и оранжевый китовый жир на закуску. Филатов отказался и от того, и от другого.
Потом оказалось, что всем пора на работу, и они ушли, оставив Филатова одного. Случайно или намеренно, они унесли с собой и свои, и его ключи. Филатов вдруг осознал, что оказался наедине с трупом, и ему стало неуютно, как в детстве, когда приходилось проходить вечером мимо кладбища.
Сгустились ранние весенние сумерки. Жуткий ритуальный чум темнел посреди комнаты, и Филатов не знал, что ему делать дальше. Уйти он не мог, потому что не хотел оставлять квартиру открытой. Но и оставаться здесь было невыносимо. Собственно, ему следовало сразу разогнать это северный шабаш, выставить жильцов из квартиры вместе с их мертвяком и отобрать ключи. Но врожденная деликатность помешала ему сделать это с самого начала, а потом было уже поздно. Он и предположить не мог, что они захотят похоронить усопшего прямо в квартире, а не унесут на кладбище.