Два раза я медленно вставал, чтобы потянуться и восстановить кровообращение. Я ел, пил, смотрел и слушал. Сейчас, после того как процесс пошел и карты были розданы, я стал спокойнее. Интересно, кто первым явится ко мне в гости?
Я думал об Эмме. Оказывается, я отнесся к ней чересчур предвзято — и в результате совершенно не понял, что она за человек. Я не люблю богатых. Отчасти дело в зависти, позвольте уж признаться, но кроме того, у меня большой опыт. Я наблюдал за ними в течение последних восемнадцати лет. Сначала я видел богатеньких влиятельных людей, которые пытались повлиять на мнение министра, потом имел дело с «клиентами», как называет их Жанетт. Подавляющее большинство богатых — ублюдки, самоуверенные и самодовольные.
Особенно богатые африканеры.
На верхней полке платяного шкафа отец хранил плоскую коробку из-под чая с пожелтевшими снимками. На двух были изображены наши предки: мой прадед и трое его братьев, четверо бородачей в белых рубашках и куртках. По словам отца, они снялись на рубеже веков после потери семейной фермы. Тогда обнищали многие африканеры. Бедность четверых братьев Леммер бросалась в глаза. Простота их одежды была очевидна. Но их глаза горели гордостью, решительностью и достоинством.
Прошли годы, и я вспомнил ту фотографию, когда поехал в Калвинию на ежегодный традиционный бурский «Праздник баранины». Тогда я уже год как уволился с государственной службы, и мне хотелось на выходные куда-нибудь убраться из Си-Пойнта. Я прочитал о празднике в газете и утром в субботу торопливо собрался. Вернулся я в тот же вечер, потому что мне не понравилось то, что я там увидел: богатые городские африканеры на новеньких внедорожниках наливались пивом и вином. К трем часам пополудни они либо напивались, как свиньи, и не могли пошевелиться, либо трясли своими жирными телесами на импровизированных танцплощадках, смущая собственных детей, которые робко жались в сторонке. Я стоял и вспоминал фотографии в отцовской коробке из-под чая. Тогда я понял: бедность больше к лицу африканерам. В общем, я не скрываю предвзятого отношения к богачам в целом и к Эмме в частности.
Но предубеждение — защитный механизм. Некоторые из них врожденные, мы инстинктивно ищем таких же, как мы, наших ближайших генетических братьев и сестер, как те жители Новой Гвинеи, которые готовы часами вспоминать свою родословную. Предубеждение, кроме того, — источник всяких «измов», политически некорректных, но присущих нашей природе.
Другие предубеждения усвоенные. Они приходят с опытом и призваны защитить нас. Ребенок узнает, что красивый огонь жжется. Мы общаемся с другими людьми, и все отношения формируют в нас причинно-следственные связи. Мы склонны делить всех представителей рода человеческого на группы и навешивать ярлыки, потому что стремимся избежать боли. С этой же целью мы формулируем для себя некие законы.
Миниатюрные женщины — источник бед. Не только моя мать; наши причинно-следственные связи не настолько примитивны. Были и другие — девочки из школы, женщины, за которыми я наблюдал по работе или просто так. Наконец, я сформулировал для себя закон: если женщина миниатюрна и красива, она — источник всяческих бед и неприятностей.
Я не слишком люблю рассуждать логически, но в случае с Эммой мои рассуждения возымели далеко идущие последствия. Откуда мне было знать, что она — не такая, как все? Никаких указаний на то, что она другая, у меня вначале не было. Она богата, красива и миниатюрна. Почему она должна быть исключением из общего правила? Я заставлял себя не увлечься ею из чувства самосохранения. Я сохранял между нами профессиональную дистанцию.
А сейчас? Сейчас я сидел во мраке ночи в джунглях Лоувельда, разрываясь между личными чувствами и профессиональным долгом. Граница между личным и профессиональным размылась. Мне нужно было восстановить эту границу, эту линию, чтобы можно было завершить начатое дело: защитить ее. Но сейчас мной в первую очередь двигало желание отомстить. Кому-то придется дорого заплатить за нападение на мою Эмму! Я хотел отыскать ответы на ее вопросы и положить их к ее ногам, умоляя ее простить меня и предлагая ей заинтересоваться мной.
Моя Эмма.
Но вчера я переспал с незнакомкой.
Эмма. Я нес ее, спящую, в ее комнату. Я утешал ее, я раскрыл перед ней ту часть своей души, которую раньше видела только Мона. Я прижимал к себе ее окровавленное тело, понимая, что она умирает и что вместе с ней умрет не только моя профессиональная репутация. Кос Тальярд прав. Я влюблен в Эмму, такую, какая она есть, невзирая на ее красоту и богатство. Несмотря на разницу в происхождении и ее острый ум, она могла с неподдельным интересом и любопытством спросить меня: «Кто вы такой, Леммер?» После того как неизвестные вломились в ее кейптаунский дом, у нее хватило мужества приехать сюда искать брата. Она верила, несмотря ни на что, что Коби — это Якобус, ее брат, ее плоть и кровь.