По пути в ресторан нас перехватила блондинка Сьюзен, «сотрудница службы гостеприимства», которая почему-то общалась с нами не на родном африкаансе, а по-английски.
— Ах, мисс Леру, как вы себя чувствуете? Я слышала про мамбу, и нам всем так жаль… Сейчас в вашем бунгало все в порядке?
— Да, все в порядке, большое вам спасибо, — глухо ответила Эмма. Очевидно, происшествие с мамбой до сих пор огорчало ее.
— Чудесно! Приятного аппетита!
Когда мы сели, Эмма заметила:
— В самом деле, надо было ответить ей на африкаансе.
— Да, — не думая, брякнул я.
— Леммер, вы — сторонник языковой чистоты? Пурист? — спросила она довольно вяло, как если бы заранее знала, что я уклонюсь от ответа. А может быть, ею снова овладевала депрессия.
— Вроде того…
Она рассеянно кивнула и потянулась к винной карте. Некоторое время смотрела в нее, а потом подняла взгляд на меня.
— Иногда я бываю такой глупой, — сказала она тихо.
Я заметил тени у нее под глазами — их не мог скрыть никакой макияж. Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла деланой.
— Знаете, что получилось бы, заговори я с ней на африкаансе? Скорее всего, она бы ответила: «Ах, вы африканеры!» — и изобразила удивление, но всем было бы ясно, что она все знала с самого начала, и всем троим стало бы… неловко. — Эмма снова попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. — Как типично для нас! Мы, африканеры, всегда избегаем неловкости.
Я еще не успел придумать, что ей ответить, а она снова обратилась к винной карте и решительно заявила:
— Сегодня мы будем пить вино. Вы какое предпочитаете?
— Спасибо, я на работе.
— На вечер даю вам отпуск! Итак, белое или красное?
— На самом деле я не очень люблю вино.
— Что тогда? Пиво?
— Газированный виноградный сок. Красный.
— Да вы вообще пьете что-нибудь?
— Спиртного не употребляю. — Я надеялся, что она не станет терзать меня расспросами: в конце концов, вкусы и пристрастия — личное дело каждого. К чему порождать смущение и неловкость? Мои надежды не оправдались — как и в большинстве случаев, когда я судил об Эмме предвзято.
— Из принципа? — осторожно спросила она.
— Не совсем.
Эмма покачала головой.
— Что такое? — удивился я.
Она ответила не сразу, как если бы ей нужно было накопить энергии.
— Леммер, вы — человек-загадка. Мне всегда хотелось понять, что люди вкладывают в это понятие, познакомиться с человеком-загадкой, а сейчас я все поняла.
Возможно, дело было в том, что раньше она называла меня «молчаливым и туповатым», а может, мне захотелось подбодрить ее. В общем, я не стал молчать.
— Объясните мне, что такого хорошего в алкоголе, потому что я не понимаю.
— Только не говорите, что это приглашение к настоящему серьезному разговору!
— Вы ведь обещали дать мне выходной на сегодняшний вечер!
— Что ж! Отлично. — Эмма отложила винную карту, подняла голову и оглядела висящий над нами подсвечник. — Я люблю красное вино. Мне нравятся названия: шираз, каберне, мерло, пино. Они так красиво перекатываются на языке, они звучат так таинственно. И еще я люблю сложные ароматы. И таинственные вкусовые букеты. — Она заторопилась, как видно, села на любимого конька. — Похоже на то, как если плыть на торговом судне у берегов островов, где растут фрукты и специи. Самих островов вы, возможно, вообще не увидите, но по ароматам, плывущим над водой, можно угадать, как они выглядят. Экзотические, яркие краски, густые леса, красивые туземцы, танцующие у костра. Я люблю яркий, насыщенный цвет и то, как по-разному выглядит вино при дневном освещении и при свечах. И еще мне нравится букет вина, потому что побуждает сосредоточенно дегустировать, углубляться во вкусовые ощущения. Когда перекатываешь вино на языке, невольно ждешь от жизни чего-то хорошего. А еще я люблю атмосферу, которая сопровождает винопитие, — доброжелательную, располагающую к дружескому общению. Вино — такой социальный символ, который говорит: нам хорошо друг с другом настолько, что мы можем вместе выпить бокал вина. Благодаря вину я приобщаюсь к цивилизации и радуюсь тому, что могу наслаждаться напитком, произведенным с такой заботой, опытом и с таким искусством. А теперь вы объясните, почему пить вино плохо.
Я покачал головой — отчасти потому, что не был с ней согласен, отчасти потому, что сам себе не верил.