Внезапно меня кто-то толкает сзади, и я только непонимающе хлопаю глазами.
Ага, поняла: какой-то идиот в меня врезался. Выскакиваю полюбоваться повреждениями.
Виновница, старушка с седыми кудрявыми волосами, медленно выбирается из своего "ягуара". Нижняя губа у нее дрожит. Подойдя ко мне, она начинает плакать.
— Извините, ради Бога. Я не хотела в вас врезаться. Я думала, вы дальше продвинетесь. Простите, ради Бога. Простите. Мне очень жаль. — Она выламывает руки, руки, темные от "старческой гречки", руки с выступающими синими венами.
Я вспоминаю, как в последний раз виделась со своей матерью: ее скрюченные пальцы, набрякшие, толстые вены; когда же я взяла ее руку, она оказалась холодной, холодной, как лед. Внутри меня накапливается злость, и я ору:
— Сука, идиотка, ты не соображаешь, что делаешь! Следила бы за дорогой, вместо того чтобы радио крутить или волосы свои поганые расчесывать! Тебе еще повезло, что я не взяла с собой ребенка!
Ухожу и уезжаю — пробка за это время уже рассосалась. Вся дрожа, я смотрю в зеркало и вижу, как старушка чуть ли не падает на свой "ягуар". Кусаю губы. Сама не знаю, чего это я так взвилась. Мой бампер практически невредим — это ее машина поцарапана. Ее слезы разбудили во мне жалость — и почему-то разозлили еще сильнее, вселили желание врезать ей как следует.
А что это я ляпнула насчет ребенка? Нет у меня ребенка.
Меня трясет. Должно быть, это все из-за жары. Из-за жары и влажности.
У багетной мастерской припарковаться негде. Оставляю машину перед соседним зданием. Идти жарко, асфальт липнет к подошвам; какое-то дерево роняет на тротуар свои гнилые плоды.
Когда я вхожу, тип за прилавком даже не смотрит на меня. Он разговаривает по телефону, почти шепотом — значит не с клиентом. Жду минуту. Две. Три. Наконец, простояв перед прилавком около пяти минут, откашливаюсь.
— Мне пора. Перезвони через минутку.
По моим предположениям, операция по заказу рамы займет больше минуты, но я молчу.
— Что вам? — спрашивает тип. Голос у него обиженный — клиенты явно мешают ему жить.
— Я звонила вам на неделе… кстати, еле пробилась: телефон все время занят. — Я испепеляю его взглядом, теперь мне ясно, почему у них все время занято. — Мне нужно вставить эту картину в раму; человек, с которым я говорила, сказал, что это займет всего несколько дней.
— А-а. А Дейва нет.
— Кто такой Дейв? — озадаченно спрашиваю я.
— Это он рамы делает. Не знаю, когда он вернется.
— Вы можете мне сказать примерную стоимость?
— Я рам не делаю.
"Ты вообще хоть что-нибудь делаешь?" — подмывает меня спросить. — Ну, а прейскуранта какого-нибудь у вас разве нет?
— Ага.
Знаю-знаю: какая наглость с моей стороны ожидать, что этот тип хоть пальцем об палец ударит.
Тип берет у меня картину, а я шлепаю его по руке. — Не трогайте холст. Испортите.
— У меня руки чистые.
— Неважно. Даже если вы только что их мыли, все равно могут остаться пятна.
Он опять пытается взять картину, вновь лапая холст пальцами, а я вырываю ее. Он хватает картину, чиркнув ногтем по краске. Остается шрам длиной в дюйм.
Вся работа коту под хвост…
— Идиот. Погляди, что ты натворил. — Со слезами на глазах я прижимаю картину к себе. — Заказ отменяется. Просто передай Дейву или как его там, что на днях я вернусь. И не из-за рамы, а чтобы на тебя пожаловаться.
— Катитесь на хер, леди. — И, поворачиваясь ко мне спиной, он уже тянет руку к телефону.
Хлопнув дверью мастерской, я возвращаюсь к машине. Под "дворником" трепещет какой-то листок вроде официального бланка. Я разглядываю его, не веря своим глазам. Штрафная квитанция.
За что?
Оглядевшись по сторонам, впервые замечаю пожарный кран. О-о-х. Я его даже не видела, когда парковалась. Хватаю квитанцию, чуть не разорвав ее надвое, и швыряю в сумку; потом долго сижу, рассматривая картину.
Шрам можно замазать, не такой уж он глубокий, но меня зло берет. Почему мне попался такой идиот? Почему он меня не послушал? А Джек — почему он меня не послушал? Достаю перочинный нож и пробую, развернув лезвие плашмя, разровнять краску. Но рубец только хуже выглядит. Внезапно мной овладевает ненависть к приемщику, ненависть к его наглым рукам, ненависть к картине. Я вонзаю нож в холст и улыбаюсь, услышав треск полотна. Режу и режу, пока от картины не остаются лишь жалкие ошметки; швыряю эти ошметки на заднее сиденье.