Это случилось дня четыре-пять назад. Или неделю. У Альварадо график сна и бодрствования сильно нарушился из-за боевой готовности.
Неделю назад он услышал ночью шумную суету. А его убойные фотографии и ленты еще не были тогда ни скопированы, ни отправлены. Он в один миг пробудился от дремы, настороженный и готовый ко всему. Сначала он подумал, что это простая домашняя ссора — Гарретт со свой женой или любовницей о чем-то громко и сердито спорят, как бывает иногда у живущих вместе пар.
Мозг Альварадо расшифровал шум. Это была не ссора.
Он помнил, как схватил камеру и вышел на балкон. После секундного колебания он перешел на соседний балкон Гарретта и тут же понял, что дело очень плохо.
Большую часть всей сцены он наблюдал в видоискатель камеры, наведя ее на щелку света, падающую из занавешенной двери Гарретта. Он видел, как обнаженного Гарретта быстро и профессионально скрутили гориллы в безликих костюмах, явно из спецслужбы. Жену или любовницу Гарретта, тоже голую, грубо задвинули в угол. Агенты действовали так, будто знают, чего хотят.
Двадцатью одним быстрым кадром позже скрученного Гарретта унесли… а Альварадо вернулся к старому, не менее пугающему делу. Ему надо было еще и свое будущее защитить.
Сейчас, сегодня, Альварадо сидел, глядя на счет от кабельного телевидения, адресованного Гарретту. Счет пришел к нему. А к Гарретту пришли люди нанести визит, предназначенный его соседу.
Альварадо знал, что это приходили за ним.
Случайность почти чудесная, которая дала Альварадо время поместить свой материал в безопасное место. По счету уплатил Гарретт, и потому, быть может, Альварало был еще жив.
И при этом его жизнь стала плохим черным фильмом. Вот он сидит, пьет, теребит пистолет и воображает неизбежную схватку. Бум, бум — и в сиянии славы все попадают в газеты.
Посмертно.
Потому что на этот раз плохие парни адресом не ошибутся.
Если свет был Богом, а холод — Сном, то звук был Любовью.
Гарретт решил, что его закаляют и очищают для какой-то очень важной цели, долга или избранной судьбы Он чувствовал гордость и собственную значимость. Не может быть, чтобы ему было столько откровений без всякой цели… и потому он внимательно учит все уроки, которые приносят ему звуки.
Он — внимательнейшее божественное дитя в процессе обучения.
Крайности, которые он выдерживает, — вехи его собственной эволюции. Он начал обычным человеком. Теперь он становится чем-то намного большим.
Это восхитительно.
Он с нетерпением ждет Жара, и Безмолвия, и Тьмы, и всего, что еще только ему предстоит.
— Хочешь посмеяться? — спросил Камбро.
Доннелли почувствовал, что вряд ли это его позабавит.
— Я такие шуточки отпускаю в унитаз.
— Не такие громкие. Знаешь насчет нашего репортера? Дворники его взяли сегодня в три утра. А у нас в холодильнике неделю сидел совсем не тот.
Доннелли не засмеялся. Он никогда не смеялся, если чувствовал, что у него желудок проваливается, как оторвавшийся лифт, отрывая ему яйца по пути в Преисподнюю.
— То есть этот тип невинен?
Стиль Камбро не признавал ни застенчивости, ни отступлений.
— Я бы этого не сказал.
— В том смысле, что каждый в чем-нибудь да виноват?
— Нет. Я бы не сказал, что наш друг в этом ящике невинен. Уже нет.
Они оба смотрели на холодильник. Внутри сидел человек, который был подвергнут стрессам и крайностям, способным сломать самого стойкого из оперативников. Его мозг должен был превратиться в швейцарский сыр… и этот человек не был ни в чем виноват… кроме того, что был невиновен.
— Мудаки эти Дворники, — фыркнул Доннелли. — Всегда они все приказы перепутают.
— Шайка дураков с пистолетами, — согласился Камбро. Всегда лучше, когда виновато другое ведомство.
— Значит… ты его отпустишь?
— Не мне решать.
Они с Доннелли оба знали, что человека в ящике надо отпустить, но ни один из них не пошевелится, пока сверху не придет нужная бумага на нужный стол.
— На чем он сейчас?
— Высокочастотный звук. Отмерен на… ой, блин!
На глазах Доннелли Камбро схватил кухонный таймер и запустил его в стену. Он разлетелся на куски. Камбро начал бешено дергать выключатели, и стрелки на циферблатах стали падать.
— Этот проклятый таймер заело! Он остановился!
Доннелли немедленно поглядел на холодильник.
— Он слишком долго просидел под слишком громким звуком, Чет! Проклятый таймер!