– Но кровь-то на тебе, Грешник. Не дергайся, стой на месте. Дернешься – и разговор закончится. Выпишем тебе путевку в ад. Твоей жене жизнь не обещаю, зачем мне старуха? А дочку, так и быть, пощажу. Девок у нас мало, глупо разбрасываться. Она мне родит нового сына.
– Знаю… – Поляков запнулся от нахлынувшей ярости. Не смог сдержать чувства в узде, как привык. – Знаю, ты давно на нее заришься, сволочь.
– Не кипятись, дружище… Знаешь, а вот не буду я решать твою судьбу. Пусть люди решают. Что скажешь, Головин?
– А вот и скажу, – завхоз шагнул вперед, глаза гнома горели обжигающей ненавистью. – Я все скажу. Помнишь мою жену, Грешник? Помнишь, что ты с ней сделал?
– Она была смертельно больна, Головин, – глухо ответил Поляков, чувствуя вдруг навалившуюся на него жуткую усталость. Бессмысленный разговор. – Радиация ее рано или поздно бы доконала. Я избавил ее от мучений, и, насколько помню, тогда ты был не против. Сам-то не смог, кишка тонка.
– А как же его сын, Грешник? – Головин дернул подбородком в сторону недобро оскалившегося Жердяя, стоявшего от него по левую руку.
– Ублюдок и насильник его сын, весь в папочку пошел, – Поляков машинально коснулся саднившей щеки, отдернул руку, всматриваясь в кровь на пальцах. Затем спокойно взглянул в глаза Жердяю. – Я вспорол ему глотку с удовольствием, и прикончу тебя, если потребуется.
Тот злобно прищурился, шагнул было вперед, замахиваясь, чтобы ударить пленника в лицо прикладом АКС, но завхоз перехватил его за руку, толкнул назад:
– Мы не закончили, успеешь еще. Скажи, Грешник, а брат Увальня тебе чем дорогу перешел? – оторвав руку от цевья дробовика, Гном хлопнул по плечу второго помощника.
– Предатель. Хотел уйти и рассказать о нас, хотел сдать убежище.
– Предатель, говоришь? Если он предатель, то кто же тогда ты?
– Кто я… Тот, кто уйдет, и если потребуется – по вашим трупам, – пообещал Грешник.
– Ты переоцениваешь свои возможности, – усмехнулся Пятница. – Лаешь ты по-старому, но клыки-то мы у тебя уже вырвали… Да хватит уже с ним говорить, Робинзон. Кончать надо эту мразь.
Грешник все еще на что-то надеялся. Оценивал шансы, стараясь не показывать, что взведен, как пружина и, несмотря на побои, все еще готов к драке. Нужно усыпить их бдительность. И не пропустить момент, когда тот подвернется, а подвернется обязательно… Четверо против одного, все вооружены, все ждут, что он дернется, и все его боятся, хотя и делают вид, что палач им больше не страшен. Но баланс сил и правда не в его пользу. Неужели действительно все? Черт, как тоскливо подыхать вот так… И Майю точно убьют, твари.
Робинзон тонко улыбнулся:
– Ну, Серёга, пойдем, подышим свежим воздухом, как ты и хотел…
Его голос перебил звук выстрела на складе.
– А ну тихо! – прикрикнула Язва на всхлипывавшую Майю, с нездоровым любопытством прислушиваясь к разговору в караулке. Она сидела на ящике, в паре метров от двери, вполоборота к пленницам, придерживая на коленях «Сайгу», а «Витязь» бросив на полку рядом с «Вепрем» Полякова, чтобы не мешался. Пленниц она заставила встать на колени в трех шагах от себя. Руки Майе она даже не потрудилась связать – что может сделать перепуганная насмерть, непрерывно всхлипывающая старуха?
Фиона закрыла глаза, стараясь успокоиться. Ей казалось, что она задыхается. Чудовищная тяжесть вины за то, что сейчас происходило, давила на сердце, но ее глаза были сухими. В отличие от матери, она не умела плакать с детства. После всех тех зверств, на которые она насмотрелась в метро еще в трехлетнем возрасте, в психике Фи что-то перемкнуло. Если бы она не решила вот так внезапно сорваться именно сегодня, задействовав все свое упрямство, ее семья была сейчас бы в безопасности. И зачем ты только согласился, папа… Не стоит потакать всем капризам взбалмошных детей…
Так, нужно взять себя в руки…
Нужно что-то делать. Время отца истекает, любые разговоры имеют свойство рано или поздно заканчиваться, и Робинзону вскоре наскучит самоутверждаться за счет бывшего соратника. Так, а это что?.. Она нащупала связанными за спиной руками какой-то матерчатый ком на полу. Рюкзак. Не отрывая взгляда от надзирательницы, кое-как подтянула рюкзак ближе к себе. Может, и хорошо, что его не успели наполнить. Потому что пальцы, кое-как продравшись сквозь складки клапанов, нащупали тесак. Лезвие острой болью резануло по запястьям, но Фи не издала ни звука. Еще раз. Теплые ручейки крови побежали по коже, но скотч ей удалось перерезать. Язва ничего не заметила, продолжая прислушиваться к разговору в караулке. Зато заметила мать и тревожно уставилась на дочь.