— Иди сюда, — говорю я своей падчерице. И она подходит ближе, чтобы позволить мне намылить ее.
Я тщательно мою ее, стирая все воспоминания о другом мужчине. Затем я исследую ее тело, проводя мочалкой по ее груди, пока ее соски не превращаются в маленькие твердые пики. Она прижимается спиной ко мне, когда я решаюсь опуститься ниже. Проводя мочалкой по ее холмику, она инстинктивно раздвигает ноги. Почувствовав себя смелее, я меняю мочалку на пальцы, которые проникают глубже в ее лоно.
У нее уже есть одна метка на ключице, но я посасываю ее шею, пока не оставляю еще одну. Я бы оставил на ней целую россыпь засосов, если бы она мне позволила; я бы пометил ее так, что ни один другой мужчина не осмелился бы прикоснуться к ней. Кристин не замечает, что я делаю, пока мои пальцы манипулируют ее сердцевиной, массируя ее клитор, пока она не начинает задыхаться.
Я толкаю ее вперед, и она тянется вверх, чтобы ухватиться за стену и удержаться на скользкой плитке душа. Когда я вхожу в нее сзади, ее стоны усиливаются акустикой ванной – это эхо, транслирующее нашу симфонию секса. Я мог бы вечно слушать, как она поет вот так, ее песня – это слова о наших занятиях любовью.
Каждый толчок в ее киску – свидетельство моей собственности, заявление моих прав на нее. Я шепчу ей на ухо, что она однозначно моя, отныне и навсегда. Кристин только стонет, требуя большего, когда я касаюсь каждого дюйма ее тела, до которого могу дотянуться.
— Однажды я оставлю на тебе неизгладимый след, — говорю я ей. — В виде ребенка, растущего внутри тебя. Когда твой живот раздуется от моего ребенка, каждый мужчина поймет, что ты – под запретом и принадлежишь мне.
Руки Кристин, прижатые к стене, сжимаются в кулаки.
— Ник, — умоляюще произносит она. — Я принимаю противозачаточные.
Я врываюсь в нее, снова наполняя ее. Вода смывает мое семя, но она чувствует его внутри себя. Я двигаюсь вперед и назад, пока все до последней капли не изливается в нее.
— Это ненадолго, — мурлычу я ей на ухо. — Я говорил тебе, что значит заниматься со мной сексом. — Чем скорее она родит моего ребенка, тем слаще будет моя победа.
Когда она отстраняется от меня и оборачивается, по ее щекам текут горькие, злые слезы.
— Это несправедливо, — хнычет Кристин.
— Жизнь несправедлива, милая. — Я наклоняюсь вперед, чтобы слизнуть слезы, ощущая вкус свежей воды и солоноватой горечи. Улыбка играет на моих губах, когда я сокращаю расстояние между нами. — Не унывай, лютик. С этого момента папочка будет заботиться о тебе. О тебе, твоей маленькой сладкой киске и новой семье, которую мы создадим. Обещаю, с этого момента я буду уделять тебе все свое внимание.
Глава 23
Кристин
Прошлой ночью я заснула в постели Никколо. Не помню, почему.
От его угрожающих слов в душе у меня по спине пробежали мурашки. Я погрузилась в беспокойный сон, водя пальцами по контуру Nexplanon17, и отчаянно пытаясь вспомнить, когда он был имплантирован. Меня одолевала тревога, пока я пыталась вспомнить, когда именно нужно его заменить: через три месяца или через пятнадцать. Я прекрасно понимаю, насколько велика разница между этими сроками, и осознаю возможные последствия, если ошибусь.
Но, по правде говоря, я не бы смогла вырваться из лап Никколо, даже если бы захотела.
Я никогда не призналась бы в этом ни отчиму, ни кому-либо еще, но прошлой ночью впервые кто-то другой заставил меня испытать оргазм. Все эти годы я заботилась о себе и убеждала себя, что это нормально, когда старшеклассники не знают, как доставить удовольствие женщине. Но прошлой ночью, когда лицо Никколо было зарыто у меня между ног в уборной Red Dawg, до меня дошло, что есть мужчины, которые хотят, чтобы их партнерши испытывали такое же удовольствие, как и они сами.
Даже если бы я не захотела возвращаться домой с Никколо, я бы все равно вернулась. Я была словно заколдована. Я испытала два оргазма в той уборной, и моя киска готова была последовать за этим дьяволом во тьму, если это означало получение третьего.
Но в его угрозе чувствуется явный ужас. Однажды я хочу завести детей, может быть, даже от Никколо, но я не могу рассматривать возможность завести их до окончания колледжа. Впереди у меня годы учебы, более десяти лет, если я хочу получить докторскую степень как и мой отчим. Рождение ребенка сейчас усложнило бы эту задачу в геометрической прогрессии.
БАХ! БАХ! БАХ!
Звук ударов вырывает меня из задумчивости.
Никколо вскакивает, его волосы в беспорядке.
— Да поможет мне Бог, если это Данте, — клянется он.
Мои глаза в тревоге выпучиваются, а внутри все переворачивается.
— Твой брат не может увидеть меня здесь. — Я сползаю с кровати, прихватив с собой простыню, чтобы обернуть ее вокруг своего обнаженного тела.
БАХ! БАХ! БАХ!
Очередной стук в дверь заставляет Никколо выругаться.
— Колотят в дверь так, будто это чертова полиция, — бормочет он. — Я натравлю на них гребаных копов. Мне плевать, даже если они мои братья.
О боже. Я не могу допустить, чтобы весь клан Терлицци застал меня здесь.
— Мне нужно одеться. — Я уже чувствую пристальный взгляд Данте и самодовольную, всезнающую ухмылку Сальваторе. — Я спрячусь в своей комнате. Мне не обязательно выходить. Никто даже не должен знать, что я здесь.
Я поднимаю голову и замечаю, как Никколо закатывает глаза и бормочет что-то по-итальянски себе под нос.
— Все в порядке, dolcezza, — говорит он через мгновение. — В конце концов, они узнают о нас.
А вот и нет. Если я уеду сегодня, сменю имя и перееду в другую страну, мне больше никогда не придется видеть Никколо или что-либо рассказывать Терлицци. Это может показаться немного экстремальным, но это определенно рациональный выбор.
БАХ! БАХ! БАХ!
— Иди одевайся, — резким тоном командует он. — Я приду за тобой, когда мои братья уйдут.
Я спешу в свою комнату, которая находится дальше по коридору от его комнаты. К счастью, она находится в противоположной стороне от главной лестницы. Входная дверь с витражным стеклом красива на вид, но если кто-то приблизится к ней вплотную, то сможет все хорошенько рассмотреть.
Никколо кричит, направляясь к двери.
— Я иду! Господи. Прекрати это дерьмо. — Но стук становится только громче.
Когда я бросаю простыню на пол и ищу одежду, то слышу голоса внизу. Натягивая рубашку, я выглядываю из окна своей спальни и вижу на подъездной дорожке темно-синий кабриолет, который не принадлежит ни одному из братьев Никколо. Кто появляется у чьей-либо двери в 8:00 утра в субботу?
Голоса становятся громче, когда я натягиваю джинсы, которые забыла, когда уезжала в Блэкмор.