Слуга заторопился открыть резные створки ворот, и карета проехала во двор, к самому крыльцу. Фридрих помог Анне спуститься с высокой подножки. Они направились в дом; едва передвигая ноги от бессилия, Анна прошла внутрь, закрыв за собой тяжелую дубовую дверь. Все плыло перед глазами, и девушка с трудом отдавала себе отчет, где находится.
В сознании девушки билась лишь одна мысль, заглушая все остальные. Нет, не мысль, инстинкт. Кровь, кровь… кровь!
«Потом, только не сейчас», — уговаривала она себя.
Анна считала, что за двести лет уже научилась справляться с собой, сдерживать голод. Она ошибалась. Просто раньше под рукой всегда находился кто-то, чью жизнь можно было принять, лишь бы продлить свое существование. Что бы Анна не пыталась доказать самой себе, она не была простым человеком. Она была вампиром.
Если бы ей самой еще недавно, пару веков назад, сказали бы об их существовании, девушка бы просто не поверила. Потому что это было невозможно, глупо и абсурдно. Вампиры могут существовать только в сказках, им там самое место, чтобы пугать детей или суеверных крестьян. В девятнадцатом веке предание настолько проникло в художественную литературу, что никто и не рассматривал его иначе, как легенду. В эпоху технического прогресса, сметающего привычный старый строй, век уродливых фабрик на окраинах городов, бедствующих рабочих и жиреющих буржуа никто не принимал всерьез средневековые верования и фольклор, рассказывающие о существах, охотящихся в ночи.
Единственными, кто знал всю правду о вампирах, были, разумеется, сами вампиры.
Сейчас, поздним вечером, даже слуги разошлись, и в доме не оставалось практически никого, кроме Фридриха… Анна боялась за него и за себя. Боялась, что не сможет справиться с собой. «Терпи!» — приказала она себе. Его жизнь была единственной, чем она дорожила на этом свете… К сожалению, после своей.
Фридрих подошел сзади и нежно обнял ее, но она вздрогнула и поспешила отойти подальше, лишь бы не чувствовать тепло рук живого человека.
— Что с тобой? — удивленно произнес он, глядя, как сторонится его Анна.
— Все в порядке.
Протяжные гудки оповестили ожидающих на платформе людей о приближение поезда, следующего из Парижа. Разномастная толпа тут же ринулась на штурм вагонов. Шум разноязычных голосов сливался в один неразделимый гул, не замолкающий ни на секунду. Местный пражский Вавилон.
Как только состав замедлил ход, проводники открыли двери вагонов и выставили наружу небольшие складные лестницы, чтобы прибывшим было легче спуститься на перрон. Пассажиры тут же начали выходить из своих купе и торопливо пробиваться к выходу. Среди них был молодой человек среднего роста с тонкими чертами лица и слегка насмешливым взглядом. Он был бледен, что можно было списать на усталость от долгого пути или какую-нибудь легочную болезнь, которыми страдали многие — от самых низов до монархов. Уверенно вышагивая вперед, мужчина опирался на необычную трость с резной ручкой. В ней не было никакой надобности, но она прекрасно дополняла образ. Его багаж состоял из одного легкого саквояжа, содержащего несколько элегантных костюмов, сшитых специально для него, и книги Джеффри Чосера, с которой он не расставался ни в одном из своих путешествий. Он питал большую слабость к старине, потому что сам имел к ней непосредственное отношение.
Его звали граф Эдвард Варвик, точнее, так он всем представлялся. Новая жизнь — новый образ. И, несмотря на то, что с тех времен, как он был вынужден скрываться, прошло уже достаточно много времени, Эдвард хранил свою настоящую фамилию в тайне. Она была слишком громкой и напоминала о глухом средневековье, чтобы носить ее в этом странном веке шумных поездов и огромных кораблей. Впрочем, Эдвард просто не слишком любил свое прошлое. Всю свою жизнь он прожил в Англии, и как только у него появился шанс, пусть и было уже поздно, сбежал, и наконец-таки смог вздохнуть полной грудью, хоть и фигурально выражаясь. Путешествия стали его хобби, прекрасным спасением от скуки, но сюда, в Прагу, его привели дела.
Сев в карету, граф отправился за город. Он был уверен, что его там уже ждут.
Анна сидела в глубоком кресле в гостиной и наблюдала за давно потухшим камином. Взгляд ее утратил всякую осмысленность, и она, подобно часам, могла только отсчитывать секунды, минуты… века.