Чудовищ страшила наша бессмысленная возня, страшила наша ненависть и жестокость, но ещё больше — любовь.
И этим кошмарам не было конца.
Потому что удел чудовищ — бесконечный сон в изгаженной людьми пустоте.
5. Рутина и темнота
Тюремная жизнь — угрюмая, тусклая, каждодневная скука. Неприглядная скука, в которой обитают уродливые создания содеянного. И призраки происходящего.
Иногда зеков бьют, но не так часто, как думают многие, — просто потому, что тюремщикам лень, да и колотить человека не многим легче, чем, скажем, колоть дрова, задора на такое занятие не напасёшься. Нужна веская причина. Например, «воспитательного» плана: наказание за проступки и профилактика. Или получение признания. Или «заявка» от потерпевшего. Личная неприязнь или «садистские» побуждения тоже сойдут.
Попав под раздачу резиновой палки и ботинок, лучше проявить стойкость, насколько возможно. Демонстрация боли тюремщиков не разжалобит, лишь разозлит и заведёт. А вот рикошет мужественности — минимум стонов и максимум отрешённости — вызовет почтение сильных и трепет слабых. Страх, злость и ненависть хорошо бы засунуть куда поглубже — они плохие помощники. Туда же — мысли о беззаконии. Об избиении следует думать как о хирургической операции или плохом сне: никуда не денешься, придётся потерпеть.
Если экзекуции сопутствовал диалог (рявканье, рык и риторические вопросы), я не возражал или говорил рассудительно, без всхлипываний. «Всё было немного не так» — моя позиция.
И ещё:
— Спасибо за науку.
Это после первой порции.
Иногда помогает избежать второй.
Как и вовремя подоспевшее видение: иней на раскрасневшихся лицах тюремщиков, растрескавшиеся от мороза глазные яблоки и оранжевый пар, струящийся из треснувшей кожи. Разваливаясь на мёрзлые куски, они кричали от боли, но продолжали опускать на меня свои палки, а я просто смотрел, бесчувственный и онемевший, смотрел, пока из морга не вышел труп — почивший на прогулке доходяга.
Вышел, чтобы увидеть небо свободы.
Как я научился выживать в этой геенне?
Выбора не было. Даже животное учится обходить преграды, которые бьют током. Особенно если они повсюду, мир очерчен ими, как тело мелом.
Это — моё наказание. Моя пытка.
Раз за разом я проживаю конец своей первой жизни, возвращаясь в душное ожидание приёмного бокса, на вокзал, в камеру, в скопище человеческой жестокости и мерзости. Это не одно и то же СИЗО, не одни и те же люди, не одни и те же события. Даже я — каждый раз другой, как и уголовные дела — кража, угон, разбой, убийство…
Раз за разом. Закольцованный страх, бичевание зловонным временем.
Это вовсе не грёбаный День сурка, о нет. Сурок в пыточной камере моего существования давно умер, превратился в кусок разлагающего мяса, в слизь и вонь, но ему продолжают сниться кошмары, если вам по нраву столь гадкие метафоры.
Я и есть этот сурок.
Иногда что-то повторяется, иногда я вижу знакомые лица, но… это всегда тюрьма. Боль и унижение. Бесконечное ожидание. Попытка продержаться как можно дольше, потому что чем быстрее ты умрёшь, тем скоротечнее будет темнота, пришедшая после, тем раньше ты зайдёшь на новый круг…
Тюрьма. Кара. Мука.
Потому что в первой жизни я совершил ужасную вещь — убил человека. Потому что я — Юстас, человек в одном из моих «пробуждений». Потому что рвущаяся плоть, фонтанирующая кровь и жуткие монстры в видениях — ничто по сравнению с молчаливым временем, въевшимся в стены и пол камер, точно запах мочи. Ничто по сравнению с демонами в человеческих сердцах.
К этому привыкнуть нельзя.
Иногда я молюсь, чтобы монстры и гады из видений были истинной реальностью, а остальное — дрёмой.
Я не знаю, что стоит за этой жуткой каруселью возрождений — ад, рай, перегоревшая плата разума или героиновый приход Вселенной… просто не знаю.
А темнота между пытками… она такая нежная, тёплая, добрая, как тысячи небес в тысяче миров, слившиеся в одно… в ней почти нет меня, и это так прекрасно… быть невидимым, не существовать… я слышу эту пустоту, её размеренное дыхание, убаюканное историями, которые ей кто-то нашёптывает… здесь читают книги, десятки тихих голосов, миллионы слов, их так приятно подслушивать…
Я не хочу выныривать… нет, только не…
Из воронка невозможно выйти, только — выпрыгнуть. Спасибо убогой лесенке.
Плевать.
Не дожидаясь тычка от начальника конвоя, я выскочил из машины, шагнул в сторону и сразу обратил лицо вверх.