Продавать северную винодельню, чей товар так ценится по всем Срединным землям, действительно опрометчивое решение. Это вызовет переполох среди поставщиков и снизит доход. Вина «Тейлай» давно стали так же ценны, как южный жемчуг и восточное кружево. Без них не обходится ни один дорогой прием у светлых. Бутылкой отмечают удачную интригу и новый роман, ящиком - свадьбу или рождение долгожданного наследника.
Ката встретила бокалом смерть своего отца.
А затем сожгла в камине треклятый вестник.
3.
Ей никогда не нравился этот город, насквозь прогнивший, он как вечно молодящаяся старуха подкрашивает дрожащей рукой губы и кокетливо кривляется, глядя на стремительно приближающийся конец.
Ката любит север: острые снежные шапки гор, искрящийся ледяными скульптурами прямо на улицах Сияющий и хрусткое покрывало Зимней госпожи, согревающее землю с ранней осени и до поздней весны. Там, на севере, нет ни душного запаха дорогих духов, ни колких взглядов почтенных светлых, что соревнуются в размере серебряных пряжек на башмаках.
Древний оплот, столица, объединившая когда-то худших врагов, вызывает у Каты только грустную тяжесть за ребрами.
Она бежала из этого города четыре года назад, будучи юной и слишком впечатлительной, чтобы вернуться новой: закаленной зимними ветрами.
Теперь Ката Ривани не боится ничего, за ее спиной больше нет тени всегда поддерживающей семьи, зато в ее руках есть простое знание: деньги решают всё.
А потому она выходит из конторы поверенного с гордо поднятой головой, оставляя того наедине с важным вопросом: будет ли он и дальше представлять интересы семьи Ривани, ее интересы.
Рассветный Кате не рад: он ветром бросает ей пыль в глаза, шумит укоризненно людским гомоном, мол, зачем вернулась, без тебя было лучше.
Городской дом встречает Кату с недоверием, скрипящие полы будто шепчут укоризненно: «Возвращайся на север, ты здесь не нужна».
Дряхлый смотритель топчется на пороге, бубнит извинения за пыль, но Ката только рассматривает холл и не может вспомнить, всегда ли стены были лиловыми.
В ее памяти дом был солнечно-желтым, теплым и пах свежеиспеченным хлебом, терпкими духами мамы и горьковатым табаком отца.
4.
Она уже дважды просыпалась за ночь. Вздрагивала и с трудом выныривала из темной вязкости сновидений, не сразу понимая, где находится.
Отец явно не беспокоился о содержании дома в последнее время, предпочитая заниматься более важными делами. Двери скрипели, полы не натирались, большинство комнат казались нежилыми и спальня Каты - тоже. Непривычная пыльная духота давит на виски, ноги путаются в одеяле, а перина кажется комковатой и твердой, словно камень.
Ночной спутник, любопытно заглядывающий в окна холодными лучами, раздражает, и Ката рывком поднимается с кровати. Дышит тяжело и рвано, прислушивается к собственному бешено бьющемуся сердцу, на мгновение зажмуривает глаза, успокаиваясь.
Стоило, наверное, зайти к аптекарю и прикупить пару-тройку флаконов успокаивающей настойки, она лишней не бывает. И пусть после жажда такая, что хочется выпить целое озеро воды ледяной и чистой. Лучше, чем ворочаться с боку на бок и смотреть в полоток, выискивая на нем ответы на сотни вопросов, роящихся в голове.
Правильно ей когда-то отец говорил: вздорная и любопытная. Задвинула легким щелчком пальца поверенного, дала понять, что готова заниматься делами семьи. Умница просто, повзрослела. После такого ей только и остается, что спешно искать нового человека, готового взяться за проверку финансов и продажу винодельни.
- Глупая девка, справедливости тебе захотелось, - кривится Ката, глядя на свое отражение в оконном стекле.
Где-то вдалеке взрывается фейерверк, рассыпается искрами, вторя звездам на небосводе.
Ката зашторивает окна и возвращается в постель.
Заснуть этой ночью она даже не надеется.
Наутро будет ломить тело и душу, знает Ката, но все равно бесцельно смотрит на потолок и заставляет себя дышать ровно и размеренно.
Вдох - ответ бьется в черепе стальным шариком - выдох - отскакивает и теряется до следующего вдоха.
Так тихо вокруг, что раздражает едва ли не больше ставшего мерзко-горячим одеяла.
Ката пытается считать дыхание, но сбивается на третьем десятке. И сдается.
Вокруг нее целый город, а доверять здесь можно только одному человеку, да и то через раз. И это даже не она сама.
Какая ирония.
5.
Старая Тирра, мудрая Тирра, знающая сотни историй Тирра, кутаясь в паутину шали, ветреными зимними вечерами шептала маленькой Кате сказки: о давно потерянном и уже неродном мире, где в небе кружили братья-Светила, о забытых богах, что однажды отвернулись от своих детей. — Страшное время, — качала головой Тирра, будто помнила, каково это было, — страшная смерть пришла за теми, кто остался. И ни один талант не выстоял, не спас умирающий мир. И Ката слушала няньку, выучившую еще ее отца, укрывшись тяжелым одеялом до подбородка. Отчего-то было совсем не страшно, только грустно и колко. А потом ей снова и снова снились далекие города и чужое небо, на котором исполняли свой замысловатый танец звезды, освещавшие оставленную землю. По утрам же Ката долго, до рези и темных пятен в глазах, всматривалась в небо, пытаясь различить второе Светило, которое, как ей казалось, просто пряталось где-то за облаками. И Тирра замирала в такие моменты рядом с Катой, успокаивая своим дыханием, и рассказывала уже не сказки. Она учила Кату быть холоднее северной стихии, бушующей за окном, заставляла помнить, что Ката — это кровь, в которой течет сила. Непробужденная, дикая сила, что однажды откроется в ее детях и внуках. Что Ривани — это род, который всегда будет защищать Кату. Вот только рода больше нет. Семьи нет. Зато есть непоколебимая уверенность. И ей, Кате, этого пока достаточно. Утро смывает сомнения, стирает слабые мысли. Ей не страшны ни Рассветный, ни скользкий поверенный, ни шепотки за спиной. Ей и так никогда не нравился этот город, насквозь прогнивший, он как вечно молодящаяся старуха подкрашивает дрожащей рукой губы и кокетливо кривляется, глядя на стремительно приближающийся конец. Ката любит север: острые снежные шапки гор, искрящийся ледяными скульптурами прямо на улицах Сияющий и хрусткое покрывало Зимней госпожи, согревающее землю с ранней осени и до поздней весны. Там, на севере, нет ни душного запаха дорогих духов, ни колких взглядов почтенных светлых, что соревнуются в размере серебряных пряжек на башмаках. Вот только Ката уже бежала из Рассветного четыре года назад, будучи юной и слишком впечатлительной, чтобы едва успеть к погребальному костру старой Тирры. Теперь бежать некуда и не к кому. Городской дом встречает Кату с недоверием, скрипящие полы будто шепчут укоризненно: «Ты здесь не нужна, уезжай, переночевала и хватит». Дряхлый смотритель топчется у лестницы, бубнит извинения за пыль, но Ката только рассматривает холл и не может вспомнить, всегда ли стены были лиловыми. В ее памяти дом был солнечно-желтым, теплым и пах свежеиспеченным хлебом, терпкими духами мамы и горьковатым табаком отца.