Она бросила ему сферу. Я думал, шар пролетит сквозь бесплотного Агамеда и вдребезги разобьётся об пол, однако призрак с легкостью поймал его.
— Итак! — объявила она. — Агамед, что ты хочешь сказать нам?
Призрак энергично тряхнул волшебный шар и кинул его мне. Я не ожидал, что сфера будет наполнена жидкостью. Любой трюкач, жонглирующий бутылками с водой, скажет вам, что контролировать такой предмет гораздо сложнее. Шар ударился о мою грудь и упал мне на колени. Я еле успел поймать его, пока он не скатился с дивана.
— Какая сноровка! — пробормотала Калипсо. — Ты что, не слушал? Переверни его.
— Ой, помолчи!
Ах, если бы Калипсо могла разговаривать только 30 % времени! Я перевернул шар вверх дном.
Как и описывала Джозефина, в основании сферы находился слой прозрачного пластика, служащий окошком для жидкости внутри. Большой игральный кубик белого цвета выплыл из глубин. (Я знал, что эта штука как-то связана с жалкими азартными играми Гермеса!) Прижавшаяся к окошку сторона демонстрировала печатные буквы, складывавшиеся в предложение.
— Аполлон вернёт её домой, — прочитал я вслух.
Я поднял взгляд. Лица Джозефины и Эмми застыли от шока. Калипсо и Лео обменялись настороженными взглядами.
— Эм, что?.. — начал Лео.
Одновременно из Эмми и Джозефины посыпались вопросы:
— Она жива?
— Она в порядке?
— Где она?
— Ответь мне!
Эмми вскочила на ноги. Она принялась мерить шагами комнату, захлёбываясь сухими рыданиями, в то время как Джозефина наступала на меня — кулаки стиснуты, взгляд такой же острый, как кончик пламени её газовой горелки.
— Я не знаю! — я отбросил шар в сторону Джозефины, как горячую картошку. — Не убивай меня!
Она поймала шар, и, похоже, ей удалось взять себя в руки. Она тяжело вздохнула:
— Прости, Аполлон. Прости. Я… — она повернулась к Агамеду. — Давай, отвечай же. Скажи нам.
Она кинула ему шар.
Казалось, Агамед рассматривал сферу своими несуществующими глазами. Его плечи опустились — процесс явно не приносил ему удовольствия. Он вновь встряхнул шар и бросил его мне.
— Почему я? — запротестовал я.
— Читай! — отрезала Эмми.
Я перевернул его, и в жидкости появилось новое сообщение.
— Ответ неясен, — огласил я. — Попробуйте позже.
Эмми взвыла от отчаяния, откинулась в кресле и спрятала лицо в ладонях. Джозефина поспешила к ней.
Лео хмуро посмотрел на призрака:
— Йоу, Сырок, потряси его снова.
— Бесполезно, — ответила Джозефина. — Когда шар говорит «попробуйте позже», он именно это и имеет в виду. Придётся ждать.
Она присела на подлокотник кресла и обняла Эмми, прижав ее голову к себе.
— Всё хорошо, — пробормотала Джози. — Мы найдём её. Мы вернём её.
Калипсо нерешительно протянула к ней руку, словно не зная, чем здесь можно помочь.
— Мне так жаль. Кто… Кто пропал?
С дрожащими губами Джозефина показала на Лео.
Лео моргнул:
— Эм, я здесь…
— Не ты, — ответила Джозефина. — Бирка. Эта спецовка… она принадлежала ей.
Лео коснулся вышитого на груди имени:
— Джорджи?
Эмми кивнула. Её глаза были красными и опухшими.
— Джорджина. Наша приёмная дочь.
Я порадовался, что сидел. Так многое внезапно обрело смысл. Осознание накрыло меня, почти как видение: две стареющие охотницы, которые не были охотницами, пустая детская комната, карандашные рисунки, сделанные руками маленькой девочки. Джозефина говорила, что Агамед появился в их жизни около семи лет назад.
— Вы ушли из охотниц, — сказал я. — Ради друг друга.
Джозефина уставилась вдаль, как будто стены здания были такими же прозрачными, как и основание волшебного шара предсказаний.
— Мы не планировали этого. Мы ушли в… когда, в 1986?
— Восемьдесят седьмом, — ответила Эмми. — С тех пор мы старились вместе. Весьма счастливо.
Сейчас, вытирая слёзы, она выглядела отнюдь не счастливой.
Калипсо размяла свою недавно сломанную руку:
— Я не очень знакома с госпожой Артемидой и её правилами для последовательниц…
— Ничего страшного, — поспешно вставил Лео.
Калипсо сердито на него глянула.
— Но ведь они отрекаются от компании мужчин, разве нет? И если вы полюбили друг друга…
— Нет, — горько ответил я. — Запрещена любая романтика. Моя сестра несколько неблагоразумна в этом отношении. Охотницы призваны жить без любых романтических увлечений.