Темнота нависала и тот момент, когда за вкусом пропало зрение, прошёл для меня незаметно. Как оказалось, в сухости глазам больно. А в темноте слишком уж непривычно. Глаза высохли и лопнули, не выдержали напряжения темнотой, не выдержали сухости и лопнули, обратив моё существо во мрак.
Голос тогда мне сказал:
–У тебя всё как по методичке, поверь, это счастье.
Вот такое оно – счастье, когда у тебя пропадает зрение, когда глаза не выдерживают темноты и сухости.
Кажется, тогда мне удалось съехидничать, но голос остался серьёзным:
–По крайней мере ты не можешь чувствовать того что происходит дальше.
–А что там дальше?
Голос тогда не ответил. И хорошо что не ответил. Моё воображение, затухая, вдруг выдавало образы-вспышки. И мне почему-то виделись чёрные пустые равнодушные глазницы, содержимое которых попадает на длинные серые склизкие языки каких-то чудовищ. Да и вообще всё моё существо виделось мне жертвой плена этих чудовищ. Кажется тогда, когда было ещё осязание, повсюду были ледяные руки, покрытые мокрыми язвами, и рук было много – они тянулись ко мне из темноты.
Не знаю и знать не хочу, и спрашивать тоже – реальны ли образы моего угасающего воображения? Если да, реальны – как вынести это? Как не представлять, что происходит с моим телом? Если нереальны – то к чему мне эта новая пытка?
–Наслаждайся слухом, – советовал голос, перед тем как исчезнуть в темноте.
И каждый раз оставался вопрос: вернётся? Если вернётся, то когда? Скоро? У меня не было ощущения времени – оно пропало слишком давно, чтобы его пытаться найти или пытаться о нём вспомнить.
Но голос возвращался. Иногда, когда мне становилось невмоготу лежать в удушливой темноте, он появлялся на мой зов.
–Долго ещё?
–Тебе ещё надоест! – отвечал беспощадный голос. но не уходил, ждал, поддерживал со мной беседу и это было…
Очередным счастьем от темноты.
–Кто ты? – как было однажды не решиться на этот вопрос? Любопытства не было, но надо было говорить, говорить в мыслях, мне было совершенно понятно, что эти мысли и эти беседы совсем ненадолго. Надо было забрать всё. И даже этот скрипучий, иссушенный голос, это счастье.
–А какая тебе разница? Ты ведь не проверишь! – голос веселился с этого вопроса. От голоса несло темнотой, которая заменяла мне весь мир. Она давила – эта темнота, она погружала меня куда-то всё глубже и глубже, но на мою беду не настолько глубоко, чтобы пришло забытьё.
–Надо же о чём-то говорить.
–Ну что ж…твоя правда! Я отвечу просто. Я – это всё и я – ничто.
И это было просто? Хотя чего тут ещё ждать-то? Ждать нечего. Глупо было полагать, что скоро мне дадут все ответы. Во-первых, зачем? Во-вторых, кто есть я? В-третьих, что мне с этими ответами делать?
Но проворчать (осталось, осталось это от прошлого!) – святое дело, если хотя бы тень святости бывает в темноте:
–Ничего себе «просто!»
–Это просто, – не согласился с моим ворчанием голос. – Это очень просто, если подумать. Считай загадкой. Или просто пафосной фразой.
Разгадать загадку хотелось, но не получилось – бывает так, что наступает вдруг момент, когда мысли слишком тяжелы, когда воображение тебя предаёт. Это состояние долго не было мне известно, но теперь пришлось познакомиться, нырнуть в него, в эту темноту, с головой.
Чтобы никогда больше не вынырнуть.
–Без чего не может быть силы? Без чего не может быть власти? Без чего не может быть смысла? – допытывался голос, похоже, что и ему хотелось беседы.
Но мысли не шевелились. Забытьё находило волнами. В краткий миг просветления мне даже удалось найти сравнение – оно походило на горячее толстое одеяло, в которое тебя заворачивали с головой и не давали пошевелиться. Мне не дано было чувствовать горячего или холодного, тяжелого или лёгкого, но образ был слишком ярок и он прогорел в моём несчастном измотанном воображении почти мгновение прежде, чем угаснуть с неслабым осколком этого самого воображения.
Кажется с тех пор не стало цельной памяти и ещё – образности. Осталось что-то мутное, обрывочное, непонятное.
Осталось то, что становилось темнотой, что делилось с нею и привязывало меня к ней, вдавливало, растворяло.
***