Одна женщина, много женщин!
Один ребенок, много детей!
И много побед, слившихся в одну большую, нескончаемую, не имеющую определенных границ, небес, территории…
Один выстрел — он всегда в это верил — порой решает все!{29}
Или многое!
В это время года, а тем более через месяц-другой, когда над тропиками и добела раскаленной Флоридой безжалостно пылает солнце, его косые лучи скользят порой и по зеленым верхушкам хвойных лесов Айдахо. Тогда по газонам стелется золотистая пыльца, единственный щедрый дар короткого северного лета, а приозерные жители катаются на неуклюжих квадратных лодках, больше похожих на шатры или лесные беседки. Неповоротливые, плоскодонные, снабженные бесшумными маломощными моторами, столиками, скамеечками, шезлонгами, холодильниками и электрогрилями, с пестрыми тентами, украшенными кисточками и бубенчиками, эти лодки по вечерам и в праздничные дни бороздят озерные воды. Катаются на них целыми семьями. Да и как можно, живя у самой воды — слишком холодной для купанья и все-таки влекущей, — устоять перед соблазном и не обзавестись этакой медленной, словно черепаха, посудиной, как бы дорого она ни стоила.
Так вот и плавали тамошние обитатели по озерам — целыми семьями, со всяческими удобствами — и издали поклонами приветствовали знакомых, вежливые, холодные…
«Наша девушка, из нашего рода!» — он словно бы еще слышал тихий гортанный говор Стефани и снова подумал о том, что круг жизни каждого человека рано или поздно должен замкнуться.
Неужели он завидует Ахиллеасу? Или это что-то вроде того почтения, которое питали к старому греку его земляки и которое сейчас унаследовали Стефани и особенно Арчи?
И почему он сам вдали от родины чувствует свою связь с ней гораздо острее, чем возвращаясь в ее пределы?
Где-то совсем близко глухо проурчал и тут же затих хорошо отрегулированный мотор. Стефани подняла голову, прислушалась.
— Арчи приехал!
Нити в дверях качнулись. Высокий, гибкий, плечистый молодой человек в темном костюме, темно-серой рубашке и галстуке на мгновение остановился у входа и быстрым энергичным шагом направился к ним. Золотая оправа очков бросала короткие отблески на смуглое свежевыбритое лицо, да и весь его облик излучал свежесть, напористую юность и в то же время какую-то зрелую успокоенность, словно бы подчеркнутую очками, запонками, перстнями на пальцах, галстучной булавкой — все это массивное, тяжелое, ненавязчиво поблескивающее золото внушало уважение своей небрежно-показной обыденностью.
— Арчи! — с искренней гордостью сказала Стефани.
В свое время Ахиллеас не пожалел денег на образование единственного сына. И вот сейчас к ним приближался молодой человек, казалось, такой же, как раньше, приветливый, любознательный, сосредоточенный, с отцовской доброжелательной улыбкой на сочных губах.
Они обнялись. Он имел на это право — он помнил его еще в коротких штанишках, держал на коленях, когда их дружба с его отцом только еще завязывалась и Ахиллеас пытался раскрыть ему тайну хиосских ароматов.
— За кассой Фросини, Аргирис! — коротко сообщила Стефани.
Арчи кивнул. Гость уже знал, что Фросини — старшая сестра жены Арчи. Впрочем, все в ресторане, от поваров до грациозных официанток, были его близкими или дальними родственниками. Но место за кассой Стефани уступала одной лишь Фросини.
По тому, как все в зале почтительно приветствовали Арчи, он понял, что хозяином Тарпон-Спрингса стал теперь сын его старого друга. Было ясно, что Ахиллеас оставил наследникам не только немалые деньги, но и добрую память у местных жителей. Потому-то и вдова его, и юный Арчи сидели сейчас с ним за столиком, полные чувства собственного достоинства и уважения к гостю, а вовсе не из любопытства.
— Папа хочет взглянуть на чертежи, Аргирис! — сказала Стефани. — Я уж ему рассказала, что недели через три, самое большее через четыре мы начинаем строить.
Арчи снова кивнул. И опять на лицо молодого человека легла тень сосредоточенности, которую гость заметил с первого взгляда. Мелькнула мысль, что, может быть, Стефани хочет отослать его с Арчи, чтобы самой вернуться в кассу, но он тут же отбросил это предположение, потому что перед ними бесшумно возникла официантка с серебристым подносом, уставленным бокалами, рюмками, тарелками. В центре на большом блюде красовалась разрезанная пополам душистая, свежая, гладко очищенная дыня. Семечки явно не вычищали, а просто вытрясли, сердцевина была девственно чистой: ничем не тронутые влажные волоски плавали в ярко-оранжевых ямках, заполненных свежестью солнечно-земного сока.