Вода в котле закипела.
Ослепленная пламенем очага, Эдмония Мурхед слушала.
Гремели барабаны Айвора и Фредерика, Нормана, Бенджамина и Клиффорда, и под их равномерный грохот с песней приближались усталые, пропыленные колонны людей. Визгливая мелодия флейт то сливалась с барабанным боем, то медленно поднималась до призывно-острой, пронзительной высоты, и тогда в эту мелодию вдруг озорно врывались отрывистые импровизации Сьюзан Кей, которые тут же подхватывали флейты Эрвина, Годфри, Уоллеса, Дэвида, крошки Молли и других девушек.
В сумерках позднего рассвета пламя еще не погаснувшего очага желтыми языками лизало неровную поверхность камней, и Эдмония чувствовала их горячее дыхание на лице, на груди, на раздвинутых коленях. Все в ней — и ноги, и плечи, и заботливые ласковые руки, и блестящие глаза — было большим, крупным, а упругое пышное тело — словно отлитым из темного металла и отполированным до блеска.
Барабаны бушевали в ее крови, флейты порхали в душе, пьянящий запах теплых камней и сосновых бревен, которым был напоен воздух над дельтой, будто излучал огонь. В распахнутые настежь двери она видела окутанный молочным туманом внутренний двор — прохладный, выложенный каменными плитами — и находившиеся напротив, на втором этаже, помещения для офицеров со спальнями и открытой общей верандой.
Над крышами из тонких сосновых реек уже всходило солнце. Его лучи цеплялись за смолисто-желтое дерево. А за стеной форта — частоколом из толстых бревен с заостренным верхом — с отмелей Хуайт-ривер, как и когда-то, поднимались тучи комаров.
От старого французского тира, от укрепления ничего уже не осталось, кроме поросшего зеленью фундамента. Целые десятилетия никто даже и не думал о нем, хотя и город и форт носили имя забытого английского генерала. И вот несколько месяцев назад, захваченные волной преклонения перед недавним прошлым страны{33}, жители вспомнили вдруг о той эпохе и сначала с удивлением, а затем с каким-то даже ожесточением взялись за восстановление единственного материального следа своей истории. Комитет под председательством мэра Рикоуэра Эйблера объединил усилия почти всех общественных организаций. В него входили такие известные люди, как наследники шарикоподшипниковой корпорации Берригана и Кремера, крупнейшие заводы которых находились на территории штата, банкиры Моррис и Макмер, представители страховой компании Кьювера, богатые собственники Эспин, Редфорд, Тэккей, Зекман и десятки им подобных, все обитатели обширного и тихого Дрейтон-парка в самом отдаленном, юго-западном районе города. Одни из них были членами великой масонской ложи «Вольных каменщиков»{34} во главе с мастером — судьей Кеннетом Джекобсом, другие входили в ложу «Великого Востока», возглавляемую главным магистром банкиром Зекманом. Всех их объединяла принадлежность к «Крамбли-клубу» — это им стоило ежегодно около сорока тысяч долларов. В двадцати милях вверх по Хуайт-ривер заведение имело прекрасную площадку для игры в гольф. Там же, на берегу искусственного озера, поглотившего силу реки, красовалось великолепное здание клуба. Именно эти состоятельные люди — любители гольфа — решили восстановить форт. Подписанные ими чеки, приходившие в Комитет, были самыми щедрыми пожертвованиями на это патриотическое дело.
О них Эдмония слышала и дома, от Абрахама, и в заведении братьев Грэйвс, где она работала. Она даже видела кое-кого — правда, издалека, когда они шли со своими семьями ужинать в салоны для избранных, — и тогда на кухнях наступали часы настоящего хаоса. Бывало, иногда в воскресный короткий полдень она проезжала в автомобиле с Абрахамом, Кизи и их четырьмя детьми по тихим аллеям Дрейтон-парка и с удивлением разглядывала низкие строения, разбросанные среди лужаек и рощ. Это были старомодные дома с высокими трубами, балкончиками, скошенными до земли крышами и стенами, облицованными красноватым замшелым камнем или кирпичом, по которым тянулся вверх зеленый плющ. Все здесь казалось необитаемым, и было трудно поверить, что владельцы недвижимого имущества, внешне совсем обыкновенные люди, имеют годовой доход в сотни тысяч и даже миллионы долларов. Им, по сути, принадлежало все в их огромном штате — границы его Эдмония, впрочем, никогда не пересекала и не могла себе представить иного устройства мира…