Капли стекали по окну, пелена дождя накрыла поезд. Лишь когда сверкали молнии, удавалось что-то разглядеть вдоль железнодорожной насыпи: опоры ЛЭП, семафоры, растрепанные вязы. Никого из пассажиров купе не интересовала эта игра света. Ни погруженного в чтение матроса, ни бабушку с внуком, сидевших у окна напротив друг друга. Старушка как раз очистила очередное сморщенное яблоко и нарезала дольками. Семечки и очистки она складывала на «Известия», лежавшие на коленях. Мальчик сидел, наклонившись вперед и упершись локтями в покрытые ссадинами коленки. С самого отправления он был занят видеоигрой и гонял по крохотному экрану волка, который собирал куриные яйца, выкатывавшиеся с четырех сторон. Время от времени мальчик тихо бормотал: «Дай еще», и старушка засовывала ему в рот дольку яблока. На столике дребезжали четыре чайных стакана в никелированных подстаканниках. В соседнем купе раздавалось многоголосие. В вентиляции что-то потрескивало, словно работало отопление, но с потолка струился холодный воздух. Мирейя, уже несколько часов как кандидат наук – для кубинцев Doctora Fuentes, – мерзла. Она помчалась на вокзал прямо из актового зала университета, даже не переодевшись. Едва она взглянула на багажную полку, как сидевший рядом матрос вскочил:
– Позвольте, помогу.
Мирейя позволила, подавив смешок. За три года, прожитые в Ленинграде, она уже не раз слышала, что на подлодке высокий рост только помеха. Матрос приподнялся на цыпочках и с трудом спустил ее сумку на сиденье. Поправив задравшуюся форму, он сообщил, что теперь засвидетельствует почтение соседнему купе: там явно весело. Как показалось Мирейе, он взглядом пригласил ее присоединиться, но, возможно, это было обманчивое впечатление, потому что лампы на потолке замигали. Как бы то ни было, Мирейя никуда не пошла и набросила вязаный жакет. Не успела она раскрыть тетрадку со словами, как свет – и в купе, и в коридоре – погас.
– Нет, нет, – взвыл мальчик, – что за черт! У меня же почти триста. Какого…
Гневный возглас потонул в скрежете тормозов. Поезд резко остановился, стало тихо; даже «спорный дождь», казалось, на время умерил пыл.
– Ну, прекрасно, – прорезал темноту купе голос старушки. От соседей донесся смех, и кто-то баритоном затянул «Попутную песню» Глинки: «Веселится и ликует весь народ». Вентиляция защелкала еще усерднее, но воздух уже не шел. Когда по соседнему пути проехал пассажирский поезд, мальчик в мелькающем свете посмотрел на тусклый жидкокристаллический экран:
– Двести девяносто семь очков. Двести девяносто семь!
– Слезами горю не поможешь, – проворковала старушка.
Снова тронулись. Когда стрелки остались позади, поезд заметно ускорил ход, и лампы, мигнув, включились. Щелканье в вентиляции мгновенно прекратилось, но сверху снова начал поступать воздух.
– Ну, отлично, Евграф.
Под покровом темноты мальчик содрал корочки на ссадинах. Струйка крови уже приближалась к носкам, но старушка успела прижать к ноге обрывок газеты.
– Держи крепко, Графа. Я сейчас.
Она вернулась с мокрым носовым платком и вытерла с ноги мальчика кровь, прикасаясь осторожно, потому что тот как раз менял крохотные батарейки. В дверь купе постучали, и вошел мужчина с зачесанными назад волосами. На нем был пиджак с подплечниками, из-за этого крепко сложенный здоровяк лет сорока пяти казался монументальным, как памятник рабочему.
– Разрешите представиться: Гоголадзе. Григол Николаевич, Тбилиси. Маленький адмирал поведал, что я найду здесь очаровательную соотечественницу. Откуда вы родом, милейшая?
– Вас не касается, – отрезала старушка, – и я вам не милейшая.
– О, ваша речь выдает вас: вы из Питера, ошибки быть не может. Жаль, жаль. А вы, позвольте спросить?
– Из Батуми, – ответила Мирейя, так как матрос уже наверняка передал эту невинную ложь. – Но уже несколько лет живу в Ленинграде, – добавила она, объясняя акцент. Кубинке легче отделаться от ленинградских сердцеедов и матросов, если выдавать себя за грузинку.
– А фамилия ваша?
Ее окатило волной жара, когда она произнесла фамилию Ники. Грузин поцокал языком, словно пробуя фамилию на вкус, как дорогое вино.
– Ни разу не слышал, но на побережье у меня нет родственников, – пояснил он и вынул бутылку из внутреннего кармана пиджака. – Нужно обмыть знакомство.
На старушку у окна вид бутылки подействовал возбуждающе. Она воскликнула: «Здесь же ребенок!», а затем бросилась в бой со злейшим врагом страны. Поставленным голосом она процитировала отрывок из постановления ЦК «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма». Не выдержав атаки, грузин отступил. Едва за ним закрылась дверь, старушка опустилась на сиденье: