Пары Василисы всегда стояли с утра, только усиливая раздражение, вот и сейчас Федорчук стремительной походкой вошел в аудиторию, швырнул сумку на парту и плюхнулся на стул. Он был первым и успел занять удобное местечко в самом конце первого ряда, да еще и у окна.
— Идеально, — тихо прошептала Карамель, присаживаясь рядышком. — Люблю последние парты, — а это она произнесла прямо над ухом, обдав горячим дыханием шею парня. — Помнишь?
Бес промолчал, лишь задумчиво устремил взгляд на темное утреннее небо. Он любил зиму. Холод, ледяной злой ветер, голые деревья, простирающие черные ветви к недоступным и ярким звездам, мертвое око полной луны и хищный серп месяца над безжизненной алмазной равниной снега… Раздражали только новогодние праздники, вся эта мишура, елки, противные дети с их радостным писком и яркие гирлянды, которые извращали мертвенный лунный свет, превращая выстуженные помертвевшие улицы ночного города в праздничные, яркие, живые.
Карамель, не дождавшись ответа, присела рядом, покопавшись в сумке, достала тетрадку в обложке из черного кожзама и начала вычерчивать замысловатый рисунок гелиевой ручкой.
Аудитория постепенно заполнялась, пришли три подружки-отличницы, вызывающие у Елены желание размазать смазливые мордочки прямо по асфальту, потом пришел староста — его Василиса Премерзкая считала одним из лучших по своему предмету, потом еще кто-то и еще, и вот в кабинете собралась вся группа, прозвенел звонок и последней явилась Василиса.
Карамель поспешно уставилась в парту, едва ощутила пронизывающий, словно ледяной ветер января, взгляд ассистентки, рядом глухо заворчал Бес, тоже чувствовавший себя исключительно неуютно под вниманием бирюзовых глаз.
Но вот Василиса отвернулась, и молодые люди вздохнули свободнее. Лене всегда было интересно, все ли однокурсники чувствуют такую же тяжесть в присутствии хрупкой девушки со слишком яркими глазами и вызывающего цвета волосами… Лена всегда украдкой оглядывалась, надеясь заметить что-нибудь, что докажет — она и Бес не единственные…
Сокурсники никак не проявляли дискомфорт, и Карамель вздохнула про себя. А Василиса тем временем привычно уточнила, кого нет, и назвала тему занятия: тайные общества 1821–1825 годов.
Бес всегда отзывался об ассистентке презрительно и насмешливо, Лена поддакивала, но в глубине души отлично осознавала, что он не прав: необычная преподаватель семинары вела намного интереснее, чем некоторые лекции, рассказывала что-то забавное, предлагала студентам самим построить версии альтернативного развития того или иного события, и вообще была на удивление демократична во всем.
— Время тянется… — Бес злобно прищурился, глядя на вызывающе-яркую фигуру за преподавательским столом, рассказывающую о «Русской правде», о том, что предлагал в ней декабрист Пестель, о том, что принципиально нового было в «Правде».
— А ведь именно Пестеля назвали «Наполеоном»? — староста, видимо, не только внимательно слушал, но и заранее подготовился, раз задал такой вопрос.
Василиса утвердительно качнула головой, с интересом глядя на парня, а потом повернулась и спросила:
— А кто именно связал внешность с революционной деятельностью Пестеля, Федорчук? — ее голос пронесся по аудитории свежим ветром.
Бес вскинул голову, и впервые на памяти Елены черные глаза друга встретились с ярко-бирюзовыми, ясными словно родниковая вода, глазами Василисы.
Спокойный, чуточку насмешливый интерес и пылающая ненависть.
— С чего ты взяла, что я знаю? — по аудитории прошелестел негодующий ропот — все-таки эта девушка пользовалась в группе уважением.
— Мне кажется, что ты помнишь, Бес, — в родниковой воде плясали веселые солнечные зайчики, а Лене показалось, что она уловила какой-то необъяснимый, двойной смысл, в словах ассистентки.
— А что это ты ко мне по прозвищу и без издевки? — Федорчук поднялся.