Со светом было еще хуже. Мрак казался гуще, в нем мерещились какие-то тени. Так, то включая, то снова выключая фонарь, я провела какое-то время, пока боль и усталость не сморили меня.
Пробуждение было страшным. Мне казалось, что меня куда-то затягивает, в какую-то черную дыру, очень узкую для меня, поэтому все тело как бы растягивается в пространстве-времени, и это очень больно. А смоляные жгуты, присосавшись к каждой клеточке тела, все тянут и тянут по узкому бесконечному тоннелю. Бац, и падение. От удара я проснулась.
Оказалось, что я просто очень сильно вздрогнула во сне. Под щекой ощущалась грубая ткань рюкзака, под боком все тот же камень. И тьма вокруг. Шишка начала тикать, как только почувствовала, что я проснулась окончательно, напоминая, что необходимо взглянуть на часы. Недовольно поморщившись - обойдусь и без подсказчиков, я все-таки включила фонарь и посмотрела на циферблат. Было восемь тридцать утра. Я с надеждой подняла глаза к потолку. Минута, две, три. Бесполезно, никакого света. Солнце должно было встать, но надо дождаться полудня, когда оно будет высоко, длинный летний луч дотянется и сюда. Меня слегка мутило и хотелось в туалет. Порывшись в боковом кармане рюкзака, я достала половинку рулона туалетной бумаги и Маринкину зажигалку, о которой совершенно забыла. Единственный курящий человек в нашей компании Маринка отдала мне ее вчера утром на хранение, надеясь, что в минуту слабости, когда ей захочется покурить, я буду ее совестью, и не допущу такого святотатства на природе.
Я зажгла фонарик и поставила его вертикально лучом вверх. Сама взяла зажигалку и аккуратно двинулась в темноту. Честно говоря, мне было очень страшно. Точнее мне было ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ страшно. Но просидеть на одном месте не знамо сколько времени и там же устроить себе туалет - это уже совсем не по-человечески. Передвигаясь практически на корточках, аккуратно ощупывая дорогу перед собой, иногда подсвечивая ее зажигалкой, я отползла на несколько метров от своей стоянки. И тут моя нога наткнулась на пустоту впереди. Нетвердой рукой посветив там, я обнаружила небольшое углубление в относительно ровном полу пещеры и спустилась туда, сжимая зубы от страха и почти оглохнув от биения сердца. Сделав свои грязные дела, я, быстро вернулась к лучу, погасила его и, подняв голову, принялась ждать.
Было что-то неправильное в этой темноте, и это что-то не давало мне покоя. Через некоторое время я поняла, в чем дело. Я не различала никаких звуков, кроме тех, что производила сама. Физически ощущая мрак, я не слышала его. Ни шелеста крыльев летучих мышей, ни возни грызунов, ни шипения змей. Последнее, впрочем, меня обрадовало. Но эта страшная тишина начала пугать меня больше темноты, и я, набравшись смелости, крикнула:
- Э-эй!
Ничего, что и следовало ожидать. Тьма впитала крик совсем, весь без остатка, как огромный кусок ваты капельку воды, и не оставила мне даже крошечного эха вдали. Я утешала себя тем, что в горной породе я не понимаю ровным счетом ничего и что это какая-то разновидность туфа, которая поглощает звуки и отгоняет живые существа. Мысль была совершенно бредовая, но я почти убедила себя в этом. Врядли здесь есть радиация, нас бы точно предупредили, куда ходить не следует.
Я снова посмотрела на часы - почти одиннадцать, и никакого намека даже на крохотный лучик света. Достала и съела бутерброд, не от голода, а просто, чтобы занять себя. Время тянулось мучительно медленно. Я пробовала лежать на спине, на боку, сидеть по-турецки, на корточках,
единственное, что я все еще боялась сделать - это встать в полный рост.
Наконец, обнаружив более или менее приемлемое положение - сидя, подтянула колени к подбородку и положила на них голову - стала раскачиваться вперед-назад. Это монотонное движение действовало завораживающе, успокаивало-усыпляло мечущийся в волнении и страхе разум.
Очень хотелось плакать, но слезы почему-то не шли. От этого было душно и тяжко, и комок в груди порождал какие-то полувздохи - полувсхлипы. Двенадцать, час, два - тридцать, четыре, восемь двадцать, скоро начнет смеркаться. Я совсем вымоталась, напрягая зрение и слух в надежде получить малейший намек на близкую помощь, и, кажется, задремала.
Так, то ускользая в спасительный сон, то возвращаясь в жутковатую реальность, прошла ночь. При каждом пробуждении я проверяла время. В очередной раз убедившись, что на поверхности день, с надеждой воззрилась на потолок. Если поиски и были начаты, то, видимо, где-то в другом месте.
Как хорошо, что бабушка не дожила до этого дня! Кто-нибудь, как пить дать, уже сообщил в Москву, что я пропала. Хотя кому, сообщать-то? Разве что Митьке, жившему сейчас в моей квартире, ввиду затянувшегося строительства коттеджа и не устающему изо дня в день обещать увезти меня туда, как только отделка закончится. Да, не хотела я никуда уезжать из своей уютной маленькой двушки. Но, к сожалению, он этого не понимал, и считал, что я просто набиваю себе цену. Вот еще, чего не хватало. Если звонок застанет его дома, что вряд ли, он может и горы свернуть ради меня... наверное. А дома его нет, могу дать голову на отсечение, что просиживает где-нибудь со своим дружком.
Больше родных и близких в городе у меня не было. Любимая бабулечка умерла два года назад, пристроив меня в училище, не выдержав затянувшегося безнадежного поиска моих родителей, давным-давно пропавших без вести. Я тогда была совсем маленькой и плохо их помню.
Она была очень сильной женщиной - моя бабулечка - сильной и очень красивой. Нам так хорошо было вдвоем в крошечной квартирке. Воспоминания о единственном, родном дорогом мне человеке причиняли боль, но я не позволяла себе плакать из-за этого. Бабулечка не позволила бы. Даже в последние минуты жизни она была строга и прекрасна, и говорила, что слезы - это высшее проявление эгоизма. А ей они причиняют боль и не дают уйти спокойно. Она не разрешила мне плакать даже после ее смерти, сказав, что она все увидит и очень расстроится. Что ж я не разочаровала ее. Я вообще плакала очень редко ...раньше. Убаюканая воспоминаниями, я мягко погрузилась в сон.
Проснулась опять резко от холода и голода. Ноги затекли, и при попытке вытянуть их перед глазами заплясал хоровод зеленых мух. Тьфу, гадость.
Я съела очередной бутерброд. Воды в бутылке чуть выше этикетки, но внезапно мне стало понятно, что ее хватит совсем ненадолго. А дальше-то что делать? Мерно раскачиваясь, я тихо гудела себе под нос, чтобы слышать хоть какой-то звук. Темнота, хищно облизываясь, ластилась ко мне, как сытая кошка к обессилевшей мыши.
Слышать... так они меня не слышат!!! Вскочив на ноги, не обращая внимания на недовольство расступившейся игруньи, я завопила что есть сил. Адреналин ударил в голову, бешеный луч от фонаря заметался по невидимому потолку. Горло саднило, но, кружась на маленьком пятачке моей стоянки, я не переставала кричать, замолкая только чтобы прислушаться и набрать побольше воздуха в легкие.
Не знаю, сколько прошло времени, голос почти сел, и очень хотелось пить. Но внезапно какой-то звук раздался далеко в темноте. Я тут же метнулась туда. Пробежала несколько шагов и остановилась тяжело дыша. Что ж я делаю?! А если показалось? Без воды!! Вернувшись к вещам, быстро надела рюкзак и перехватила этюдник. Чуть склонила голову на бок и закрыла глаза, вслушиваясь. Тишина смеялась надо мной, объединилась с тьмой и вместе они кружили вокруг как две заклятые подруги.
За терпеливое ожидание я была награждена далеким перестуком. Немного ослабев от долгого сидения, мои ноги понесли меня на звук. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль - ну и громадная же пещера!
Стена резко ушла вправо, и, повернув следом за ней, я, наконец, увидела потолок. Похожий на разверзнутую пасть какого-то чудовища, он весь зарос сталактитами. Но мне некогда было пускаться в сравнения, потому что, отвлекшись ненадолго, я забыла о том, что неплохо бы и под ноги смотреть и, не сбавляя хода, споткнулась о выросший из пола сталагмит. Растянувшись во весь свой средний рост, я очень больно ушибла колени и ободрала ладони в кровь. Фонарик, хорошо хоть не разбился, вылетел из рук. Шипя от боли и жалости к себе, я шарила вокруг трясущимися руками, а потом, стараясь не залить кровью рюкзак, вытащила тряпочки, приготовленные для промакивания кистей, и обмотала ими многострадальные конечности.