На эти деньги я жила больше тринадцати лет – их почти не осталось. Днем у меня состоится встреча, которая и прояснит, насколько серьезны потери. Ведавший моими деньгами розовощекий банкир по имени Джим Джеффриз раз в год вел меня обедать – это мероприятие у него называлось «ревизией». За едой где-то в пределах двадцати четырех долларов мы беседовали о моей жизни: он ведь знал меня – кхе-кхе – еще с тех пор, когда я была во-о-от такого роста! А я почти ничего о нем не знала, правда, никогда ни о чем и не расспрашивала – возможно, потому, что смотрела на наши встречи, как ребенок: будь вежливой, но не перестарайся и жди себе конца аудиенции. – Односложные ответы, усталые вздохи… (Он, должно быть, истинный христианин – это единственная мысль, которая приходила в голову в связи с Джимом Джеффризом, ибо его отличали терпение и оптимизм человека, полагающего, что за всем наблюдает Христос.) Следующая «ревизия» планировалась месяцев через восемь-девять, но он почему-то начал мне названивать, а в сообщениях, которые оставлял, серьезным задушевным голосом говорил, что сделал все, что было в его силах, чтобы продлить «существование фонда», но, очевидно, пришло время задуматься о «дальнейших шагах».
Внутри снова подняла голову подлая сущность: я вдруг подумала о другой девчонке из таблоидов, Джейми (не могу вспомнить ее фамилию), которая потеряла семью в том же 1985 году; ее отец устроил пожар – у нее сильно обгорело лицо, а остальные члены семьи погибли. Каждый раз, нажимая на кнопки банкомата, я думаю о том, что она отняла внимание и восхищение, которые предназначались мне. Если бы не она, у меня бы сейчас было в два раза больше денег. И вот теперь Джейми (как там бишь ее?) бродит по какому-нибудь огромному магазину с моими деньгами и покупает дорогие сумочки, украшения да косметику, которую накладывает на свое лицо со следами ожогов. Конечно, подобные мысли отвратительны (по крайней мере, я это понимаю).
Господи, ну как же тяжело вставать… Наконец с почти театральным вздохом я оторвала себя от кровати и бесцельно побрела в другую комнату. Домишко, который я снимаю, стоит в окружении таких же неказистых кирпичных домиков. Их когда-то построили безо всякого разрешения на огромном утесе с видом на бывшие скотобойни Канзас-Сити. (Речь идет о той части Канзас-Сити, которая находится в штате Миссури, а не в штате Канзас. Это, знаете ли, не одно и то же.)
Мой район даже названия не имеет, про него говорят: «Вон туда по вон той дороге». Нелепое местечко на отшибе с улочками, которые заканчиваются тупиками и утопают в собачьих фекалиях. Во всех остальных домиках полно старичья – они живут в них с тех самых пор, как их построили, а сейчас седыми квашнями сидят за закрытыми ставнями и целый день пялятся на улицу. Иногда они осторожно, по-стариковски, пробираются к своим машинам, и тогда я чувствую себя виноватой, словно человек, который не оказывает помощь, когда она так нужна. Но им не нужна моя помощь. Это не милые божьи одуванчики, а злобные существа с поджатыми губами, которым очень не нравится, что какая-то новенькая теперь приходится им соседкой. Вся округа прям гудит презрением. А еще где-то поблизости обитает тощая рыжая собака – днем она беспрестанно лает, а ночью воет. Вечный звуковой фон сводит с ума – это понимаешь, когда на некоторое благословенное время он вдруг прекращается и потом начинается вновь.
Жизнеутверждающим у нас можно считать только утреннее воркование едва научившейся ходить малышни. Переваливаясь по-пингвиньи, круглолицые и одетые в сто одежек, уцепившись за веревочку, которую держит кто-нибудь из взрослых, они гуськом дружно топают мимо моих окон в свой детский сад, скрытый где-то в лабиринте улиц позади моего дома. Я ни разу не видела, как они возвращаются, – ей-богу, кажется, что за день они успевают обогнуть земной шар, а утром снова идут мимо. Я испытываю нечто вроде привязанности к этим, похоже, обожающим ярко-красные кофточки четверым малышам – трем девочкам и мальчику, – и если не вижу их утром (что случается, когда я просыпаюсь позже), меня одолевает тоска зеленая (то есть тоска в этих случаях зеленее обычного). Так часто говорила мама о состоянии слабее депрессии. А в зелени своей тоски я пребываю вот уже двадцать четыре года.